– Правильно, —
сказал морской окунь. —
– И ты и я рыбы.
Только ты пьешь воду,
а я пью океан.
2. «За столом сидели змеи…»
За столом сидели змеи.
Чешуя, что черепица.
Злоязычная семейка
занималась чаепитьем.
И беседовали с жаром
змеи:
(о, змеиный жар!)
кто кого когда ужалил,
кто кого когда сожрал.
За веселым чаепитьем
время голубое смерклось.
Застучала черепицей
миловидная семейка.
Обнялся клубочек милый
спать на дереве сторогом.
Дурень-кролик ходит мимо
змей.
А надо бы —
сторонкой.
3. «За городом…»
За городом,
за индустрией – курганы.
Торгуются с ветром древа – пирамиды.
Там сучья стучат боевыми курками,
прожилки мильонами ливней промыты.
Там чавкают – да! – кабаны каблуками.
Там что ни цветок —
больше скверовой клумбы.
Там змеи – там змеи повисли
клубками.
Змеиные блоки.
Змеиные клубы.
Сползаются змеи, скользя и лукавя,
они прободают любые пласты!
Клубками, клубками,
клубками,
клубками
диктаторы джунглей, степей и пустынь.
И кажется —
нет на земле океанов.
Сплошное шипенье.
Засилье измен.
Сплошь – беспозвоночность.
Сплошное киванье
осклизлых, угодливых, жалящих
змей.
И кажется —
нет на земле окаянной
ни норки тепла,
что сломались орлы.
И все-таки есть на земле
Океаны, апрельские льдины,
что зубья пилы!
Да, все-таки есть на земле Океаны
и льдины, что ямбы
звонят,
что клыки!
Идут океаном апрельские ямбы…
Им так наплевать
на клубки.
«А крикливые младенцы…»
А крикливые младенцы
возомнили вдруг —
орлами…
Вы, младенцы благоденствий,
аккуратней окрыляйтесь!
Ваши крылья от кормлений
хилы.
Выхолены лапы.
Если это —
окрыленье,
какова ж тогда
крылатость?
Ваш полет не торен.
Сдобрен
жиром.
Устремленье жидко:
с лету,
к собственным гнездовьям.
Безразлично —
падаль —
живность!
Рев о деле,
а на деле
кувырканье да оранье…
А крикливые младенцы
возомнили вдруг —
орлами…
У орлов на клювах шрамы,
а на крыльях раны ружей,
но орлы гнилье не жрали —
было нужно
иль не нужно!
Подыхали —
но не жрали!
Подыхали —
клювом кверху!
Подыхали —
глотку рвали
птице, зверю, человеку,
без слюней,
без жалоб,
немо —
клювы в глотки!
когти в рыла!
За утраченное небо!
За изломанные крылья!
Подыхали, веря:
где-то,
скоро —
исполна за раны.
А крикливые младенцы
возомнили вдруг —
орлами…
Ночь 9 октября 1962 года
1. «Приснилось мне, что я оброс грибами…»
Приснилось мне, что я оброс грибами.
На горле, на ключицах, на лопатках,
как плоские листы болотных лилий,
на длинных черенках
росли грибы!
Поганки, сыроежки, грузди,
но большинство поганок.
Весь живот
в поганках.
Грудь в поганках!
В пегих!
Как волосы короткой стрижки,
часто
росли грибы.
Точно горилла шерстью,
я весь, как есть,
топорщился грибами!
На длинных черенках грибы торчали,
как плоские листы болотных лилий,
осклизлые,
но вместо хлорофилла
просвечивали —
синий, красный, желтый,
зеленый —
кровеносные сосуды.
Ого! Оригинальная грибница! —
воскликнул я, все еще склонный к шуткам.
Я хлопнул всей ладонью по грибам.
И хлопнул я,
и онемел от боли.
Как будто хлопнул по десятку бритв,
как будто бритвы
врезались в ладонь!
Грибы во сне – к болезни.
Я здоров.
Я, правда, иногда болею гриппом,
но не грибами.
«Гриб» – такой болезни
нет ни в одной из медицинских библий.
Я хлопнул.
Удивился.
И проснулся.
Грибы!
И, окончательно проснувшись,
я снова удивился наяву.
2. «Они стенографировали сны…»