Стефан с грустной нежностью смотрел на Алферия. Ещё когда они со Стефаном были в затворе молодыми послушниками, хранитель казался им старцем, и только теперь, спустя сорок лет, Епифаний вдруг понял, как молод был тогда хранитель. («И зачем я только затеял с ним этот ненужный спор?»)

Епифаний пошёл вдоль полок, перебегая пальцами с корешка на корешок.

– Старые знакомые? – кивнул хранитель.

– Больше чем знакомые – наставники, друзья, как и ты, Алферий…

– Дашь глянуть книгу? – выцветшие глаза хранителя светились надеждой.

Епифаний застыл. В нём ещё эхом звучали слова хранителя: «Обязанность летописи… поучать, а не запутывать». Смутившись, спросил, глядя на полки:

– За те годы, что меня тут не было, пополнилось хранилище?

– Какое там, многих книг лишились прошлым летом в пожаре. Огонь опустошил Великий Ростов. Сгорело пятнадцать церквей. Успенский собор пострадал, священные облачения, украшения, иконы. Так пламя бушевало, что камни оплавились и верх церковный едва не провалился. Затвору тоже досталось.

– Иным книгам, как и людям, плетутся венки мученические. А Стефановы книги? Что-нибудь из его трудов уцелело? Из тех что переписал или сочинил?

– Все претерпели немало, – уклончиво ответил Алферий, в глубине души обидевшись на Епифания за то, что тот так и не показал ему свою книгу.

2

Пояснительная записка

хранителя книг Григорьевского затвора Алферия

о событиях в год 6904 месяца зимобора 25 дня17

и о том, что им предшествовало

Накануне того достопамятного и тревожного дня я, недостойный инок, с Божией помощью вернулся с Афона, куда ездил по благословению владыки для собрания книг и рукописей. Подобно тому как человек на чужбине понимает, что значит для него отчина, так и я, невежда, уразумел, побывав в Святой Горе, что соверши я свой жизненный путь, минуя Григорьевский затвор, тщетны были бы все мои усилия.

Я был поражен сходству: оказывается, мы в Ростове читали тех же святых отцов и те же жития святых, что и наши греческие братья. Если чем и отличались наши книгохранилища, так это подбором богословских полемических трактатов. До сего времени мы были ограничены в их выборе, за исключением сочинений непосредственно имеющих отношение к нашей митрополии, а также некоторые scholia Максима Исповедника, переведённые афонским монахом Исайей и собственноручно переписанные нашим митрополитом Киприаном. Ныне и этот пробел будет устранен благодаря щедрости, которую проявили настоятели святогорских монастырей, поделившись с нами означенными трудами.

Мне не терпелось соединить сочинения, привезённые с Афона, с нашими собраниями. Но прежде следовало обновить опись находящихся в затворе книг. Скромный запас свеч не располагал к расточительности, потому пришлось дожидаться рассвета. Сотворив утреню с поспешностью, которая была бы непростительной в любом ином случае, с первыми лучами приступил я к волнительному занятию. Многогрешный и непотребный раб, я касался своими руками редчайших сокровищ! Этими книгами владели князья ростовские, передавая от отца к сыну. Их блюли архипастыри, которым перепоручили последние потомки великого рода, чтобы наследие не покинуло отчины. Их, спасая, везли к нам со всей многострадальной Руси.

Перебирая свиток за свитком, разглаживая пергамены, беря книгу за книгой и ощущая увесистую толщь их обложек, я чувствовал себя так, словно пожимал руки давних друзей, а метче сказать – учителей, ибо Бог сотворил не только небо, землю и все сущее на ней, но и три самых важных из искусств – грамматику, риторику, философию. Нельзя вдохнуть в душу Слово, оставив бесплодным ум.