С чувством, что ему ампутировали голову, Иван вышел из кабинета директора. Он шел по первому этажу с мыслью, а не развернуться ли и дать деру из этого болота, как увидел молодую женщину, одну из сотрудниц. Он скорчил вежливое лицо и приготовился здороваться.

Когда Валентина Николаевна, в своем разговоре упомянула Наташу, что-то тихонько кольнуло Ивана и тотчас отпустило, потонув в потоке панических мыслей об утрате свободы. Наташа была его первой, неудачной любовью. Эту любовь он пережил честно, в самой тяжелой форме, как переживают тяжелую болезнь.  Потом он редко вспоминал о ней. Редко, потому что образ Наташи заслонило множество других увлечений, вернее он позволил увлечениям заслонить ее образ. Он открыл для себя мир математики и теоретической физики. У него появились друзья, которые научили его смело мыслить о всех явлениях этого мира, и любовь, его любовь к Наташе, в частности, оказались в длинном их списке, причем не в начале. Лучший студент курса, любимчик профессоров, он пребывал в эйфории от сознания своей причастности к тайнам природы, к переднему краю познания. Короче, Ивану некогда было думать о Наташе, и он был уверен, что он ее забыл.

А сейчас, когда она оказалась на расстоянии вытянутой руки, она словно ожила, снова разрослась в нечто яркое, в переживание, заполнив собой его настоящее. Так увеличивается в объеме информация, распакованная из архивированного файла.

– Здравствуй, Наташа, – сказал он остановившись.

Наташа, как будто только что увидев, озарила чем-то хорошим свое лицо:

– О, привет, это ты?

– Не ожидала?

– Да, не ожидала.

– А я тоже не ожидал. Такая яркая девушка как ты должна, по моим расчетам оказаться где угодно, в Москве, Нью-Йорке, но только не в этом захолустном городе.

Развернутая реплика, с комплементом в качестве начинки, подействовала. Наташа еще раз улыбнулась.

– Что, ты, Ваня! Я очень домашний человек. Мне достаточно нашего городка, и своей работы. А вот ты, с твоим умом и талантом, как оказался здесь?

– Честно говоря, сам не понял.  Возможно, захотел еще раз увидеть тебя.

Наташа рассмеялась. Она всегда позитивно реагировала на юмор Ивана, на его манеру говорить шутками, которая остальных не раз доводила до белого каления. Однажды, в разговоре «по душам», его товарищ по курсу, сказал, что не может понять, говорит Иван в шутку, или в серьез. Иван задумался, и ответил, что все, что он говорит, он говорит всерьез, но в шутливой форме. «А я думаю, что ты смеешься над всеми, – сказал друг, – и это напрягает». «Может быть», – сказал Иван, хотя в людях он не видел ничего смешного.

– Я в 15 кабинете. Заходи в перерыв. Будем пить чай.

– Хорошо.

Через неделю на новом компьютере Ивана сотрудники учреждения по очереди играли в «Сапера».  Появились чемпионы и рекордсмены. Другие программы сотрудников не интересовали. Иван понял, чем провинция отличается от столицы. Но правила он принял не обсуждая. Они оставляли ему личное пространство и бездну свободного времени. Хотя, были на его взгляд идиотскими.

На работу он шел с легкой душой и томиком Хайдеггера. Валечка не загружала его работой. Совсем он все же не бездельничал. Сотрудники стали ходить к нему со своими затруднениями, и он, помогал их решать. Он делал это инстинктивно, по привычке. Ему требовалось пять минут, чтобы загрузить в голову любой профессиональный функционал. Еще (в среднем) час уходил на решение самой проблемы. Иногда приходилось посидеть, тоже по привычке, ночью. И, в любом случае, наутро проблема получала решение, которого она ждала до этого лет пять. В атмосфере учреждения, напоминавшей тройной одеколон, появилась, как говорят парфюмеры, новая нотка. Возможно, интрига. Валечке докладывали о росте показателей, не докладывая о его причине. Иван стал точкой притяжения, и другой на его месте извлек бы что-нибудь из этого. Но Ивана все устраивало. Он стал ловить себя на том, что с нетерпением ожидает обеденного перерыва. В условленное время он заходил в 15-й кабинет.  Трое сотрудниц были горды его приходами. Иван не замечал их негласного соперничества. Вежливо поддерживал беседы на бытовые темы.