Сигариллу я успел выкурить и бросить в камин. Лишь потом папа заговорил:

– Нет, ты не подумай. Я не осуждаю тебя за… игры. Не вижу в этом ничего такого. Просто не надо выводить их за пределы спальни. Чтобы не было свидетелей, понимаешь?

Меня такие разговоры уже почти не смущали. Отчего вообще должны? Папа знает, что у него взрослый сын. Будь я как мои одногодки, уже получил бы две ученые степени и пару лет работал на нормальной работе. Может, у меня была бы жена. Может, и ребенок.

Да и я не монах, так что вряд ли в целибате. К тому же папа видел мое лицо – оно красивое. И манеры мои видел, он сам мне их привил. Странно было бы думать, что я не стану пользоваться своими достоинствами. Хотя, что уж, папа этого и не думает, раз говорит такие вещи.

Оказалось, что это были еще цветочки. Папа вдруг посмотрел мне прямо в глаза и сказал ровным, мечтательным тоном:

– Играйся, конечно. Когда-нибудь ты женишься, причем женишься по расчету. Так что развлекайся, пока стоит.

Щеки вспыхнули. Не только от стыда, от злости тоже. Папа не первый раз говорит, что женится по любви – не мой удел. Я ему, конечно, не верю. Не хочу верить.

Сказать мне было нечего, поэтому я молчал. Папа, видно, тоже сказал все, что хотел. Он все еще смотрел в окно. Наверняка там что-то жутко интересное было, раз он не отводил взгляд.

Я тоже повернулся к окну. Думал, единственное красивое, что я там увижу, это закат. Однако я ошибся.

– Как там Даша? – спросил папа.

Мне эти вопросы не нравились. Я Даше просто друг детства. Даже не друг, какие мы друзья? Мы соседи. Уж тем более я ей не личный ассистент, чтобы знать, что она в какое время делает.

– Загорает, – сказал я просто чтобы папа заметил, что я не настроен обсуждать эту тему.

Просто мы и так оба видели, чем Даша занимается. Из окон этой комнаты просматривался участок ее родителей. Странно, что она с ними. Думал, они поссорились. Хотя, зная Дашу, нечему удивляться. Она не может долго быть в ссоре с тем, кто ей выгоден. Например, со мной она мирится мгновенно. Хотя я вижу по глазам, что ей больше было бы по душе, если бы прощение просил первым я. Да вот только мне этого не хочется – мне все равно. Если ей надо – пусть извиняется, поддерживает со мной отношения. Я добрый, я прощу.

– Ну скажи что-нибудь, – попросил папа.

– Что?

– Что-нибудь новенькое.

– Я ничего не знаю.

Я правда ничего не знал. И знать не желал. А папа из-за этого расстроился. Жалобным голосом он сказал:

– Что же вы больше не… дружите?

Меня забавляло, как родители игнорируют слово «встречаться». Не только мои. Это распространено среди старшего поколения. Может, папа этого слова стесняется? Как бы не так. Стеснение – это вообще не про него.

– Мы не дружили, – сказал я.

Папа хмыкнул. Я косо на него глянул.

– Что, просто трахались?

– Папа!

Папа рассмеялся. Наверное, мой румянец уже такой сильный, что делать вид, будто дело только в жаре камина – бессмысленно.

Я мял подол рубашки, желая снять нервозность, пока папа успокаивался. Я знал, о чем дальше речь пойдет. Надо было подняться, сказать, что кто-нибудь меня ждет, и уйти. Но так не хотелось сокращать время, что мы проводили вместе вне работы. Так что я зря понадеялся, что тема сменится. Папа продолжил:

– Нет, ну мне просто интересно.

Я отпустил рубашку, попытался ее вытянуть, но она как стала мятой, так больше не разглаживалась.

Дольше тянуть было невмоготу, так что я брякнул:

– Ты как будто не знаешь.

Папа не ответил. Лучше бы опять какую-то пошлость выдал, чем молчал. Я глянул на него, а он, чуть улыбаясь и чуть щурясь, глядел на меня.

– Что? – не выдержал я.