Лучше бы я оказалась права и все завершилось бы, как всегда. Но я ошиблась. «Большая дубина набивает большие шишки», – любил говорить Борис Максимович. А БМ был дубиной здоровенной.

Поленов. Божья коровка

Печаль оказалась так внезапна, беспричинна и велика, что справиться с ней можно было, только с головой нырнув в дела. Заслониться заботами. Поленов поднялся по винтовой лестнице на второй этаж и усадил себя за письменный стол.

Кабинет, когда-то с таким вниманием обустроенный и обставленный классической мебелью в английском духе, в последние месяцы его раздражал. Недавно здесь поменяли дверь. Новая, орехового дерева, с пышным названием в духе «венеция роял и что-то там еще», она обнадеживающе выглядела в каталоге. В реальности же угнетала еще пуще, чем прежняя. Письменный стол с зеленым сукном Борис Максимович очень ценил и пока что не решался с ним расстаться. Его просто переставили на новое место. Раньше стол стоял так, что, работая за ним, Поленов мог с удовлетворением и самодовольством обозревать всю комнату – овальный стол для совещаний с блестящей, будто залитой тягучим медом столешницей, добротные книжные шкафы с томами энциклопедий, исторических трудов, фантастики и научпопа, внушительный плоский экран телевизора с оживающим по команде глазком видеокамеры для конференций.

Теперь письменный стол уткнулся в подоконник, а его хозяин сидел спиной к пространству комнаты, созерцая газон. Но и после всех перестановок и переделок глухое раздражение и тоска, настигавшие его в кабинете, никуда не исчезли. И отправляясь работать с документами, он все чаще ловил себя на том, что, угнездившись за рабочим столом, думает не о делах, а о том, как бы еще переустроить кабинет, особняк или даже всю усадьбу, чтобы наконец вернуть себе прежнюю увлеченность службой и жизнью вообще. Ведь были же дни, когда он с удовольствием тонул в документах, предложениях, проектах и частенько далеко за полночь отводил взгляд от монитора, с удивлением обнаруживая, что уже начинало светать. Хотелось вернуть это время. Но и женщины, и работа теперь как будто поблекли. Не хотелось думать, что виною всему возраст. Всего лишь пятьдесят два. Рано. Нет, уже пятьдесят три, честно поправил он себя. Но все равно – рано.

Поленов усилием воли заставил себя включить компьютер, достать папку с подготовленными помощником документами, распахнуть ежедневник.

Раскрытый блокнот требовал что-то немедленно в него записать. Но неотложные мысли, которые Поленов планировал доверить бумаге, входя в кабинет, как будто разбежались, как только он опустился в величественное кожаное кресло. Чистая страница изнывала: испачкай меня, напиши что-нибудь на мне, я хочу быть грязной, я хочу стать твоей. Поленов откинулся на спинку, отодвигая бумаги.

«Что может знать о жизни женщина, которая ходит в грязных ботинках? Почему она так уверенно говорит, что я болен? Но черт знает почему этой – веришь. Вдруг правда что-то такое началось, незаметное? А может, просто одиночество и… совесть? Побаливает… – он на секунду замер, прислушиваясь к себе, как будто сканировал признаки физической муки. – Да, побаливает».

Ползучим, муравьиным почерком записал:

1. Пройти диспансеризацию.

Стало спокойнее. Подчеркнул последнее слово. Стало еще чуть-чуть легче.

Открыл папку. Таблица. Отчет за квартал. Цифры и немного текста в последней колонке. Суммы выданных грантов, краткие описания проектов. Он сразу прыгнул взглядом в ячейку с итоговой суммой. Она его не удивила, значит, все в порядке. Постарался вникнуть в правую колонку с описаниями инновационных проектов, разработка которых теперь благодаря его ведомству поддерживается грантами государства. Обычно это чтение его будоражило.