Занятия в кружках проводились после обеда, когда все уже сходят домой и снова вернутся в школу, а заканчивались запоздно, с ночной темнотой за окнами.

Однажды вечером, после занятий в очередном кружке, его участники заглянули в спортзал, где на задёрнутой занавесом сцене стояло пианино и где один мальчик как-то показал мне, что если бьёшь по одним только чёрным клавишам, то получается китайская музыка.

Но на этот раз я забыл про всякую музыку, потому что на сцене оказались несколько старшеклассников, а при них – пара настоящих боксёрских перчаток!

Мальчики-кружковцы набрались смелости спросить позволения потрогать их и примерить.

Старшекласники великодушно разрешили, а потом надумали устроить поединок между мелкотой: «каменцы», то есть проживающие в каком-то из кварталов каменных зданий наверху Горки, против «нижняков» – жителей деревянных домиков внизу спуска.

Выбор пал на меня – как же мне этого хотелось! – и плотного рыжеволосого Вовку из «нижняков».

Освещение сцены признали недостаточным для боя.

Нас вывели под лампочку в прихожей спортзала, где за стеклом широкого окна уж разливалась чернильная тьма зимней ночи, и скомандовали начинать.

Сперва мы с Вовкой похихикивали, бухая друг по другу громоздкими шарами перчаток, но потом остервенели и я страстно желал угодить ему в голову, но никак не мог дотянуться, а по его глазам видел, что и ему охота врезать мне посильней.

Вскоре у меня жутко заныло левое плечо, которое я подставлял под его удары и совершенно ослабела правая рука, которой я долбил в плечо подставленное им.

Наверно, и ему не слаще было.

Наши хаханьки сменились покряхтываньем и пыхтеньем.

Было плохо, было больно до слёз, потому что его удары, казалось, проникают уже до самой кости предплечья, но я бы скорей умер, чем сдался.

Наконец, старшеклассникам надоела такая однообразая безрезультативность, нам сказали «хватит» и забрали перчатки.

Наутро на моём левом плече проступил большущий отёк, багрово-чёрный, и несколько дней к нему больно было касаться, так что даже от дружеского похлопывания я скрючивался и болезненно сычал…

Если выпадал пушистый снег, но не слишком, чтоб аж по пояс, то мы всей семьёй выходили во двор – чистить ковёр и дорожку.

Их мы укладывали лицом на снег и топтались по жёсткой изнанке.

Затем ковёр переворачивали, наметали на него веником чистого снега и снова сметали прочь, а ковёр складывали.

Длинную зелёную дорожку после топтания не переворачивали, а становились на неё вчетвером – мама и мы трое, а папа тащил дорожку по сугробам и всех нас на ней, оставляя позади вмятую борозду снега с пылью; вот такой он у нас сильный…

А когда пошёл мокрый снег, то мальчики нашего двора начали катать из него комья и строить крепость.

Лепишь из снега комок – размером в полмяча; кладёшь его на сугробы и катаешь туда-сюда, а он тут же обрастает слоями мокрого снега, превращается в снежный шар, растёт выше колен, плотнеет, тяжелеет и уже приходиться звать на помощь и катить его вдвоём-втроём туда, где вырастает снежная крепость.

Мальчики постарше взгромаждают шары плотного снега на круговую стену, которая уже выше твоего роста.

Мы делимся на команды – защитники крепости и нападающие.

Заготовлены боеприпасы снежков и – на штурм!

Крик, гвалт, снежки со всех сторон и во все стороны.

Я высовываюсь над стеной крепости, чтоб тоже хоть в кого-нибудь залепить, но в глазах вдруг сверкает жёлтая молния, как от лопнувшей электролампочки; скользя спиной по стене я опадаю вниз, руки притиснуты к глазу, куда угодил снежок.

( … “ах, да – я был убит…

так, много лет спустя, поэт Гумилёв пояснит мне что же случилось в это мгновение…)