Потом мама сказала, что если сразу не съедать, а налущить по полстакана, да посыпать сахарным песком – вот будет вкуснотища!

Мы, дети, получили по стакану семечек каждый, одно блюдце на всех и большущий кулёк, который мама ловко свернула из газеты и наполнила посылочными семечками.

Перейдя из кухни в детскую, мы разлеглись на остатках ковровой дорожки с подпалинами от давнишнего пожара.

Конечно же, Наташкин стакан наполнялся лущёными зёрнышками быстрее всех, хотя она больше болтала, чем грызла, но когда и Санька начал меня обгонять, это задело моё самолюбие; хотя меня оправдывало то, что я отвлёкся рассматриванием газетной карикатуры на кульке, где пузатый колониалист в тропическом шлеме вылетал прочь из континента с надписью «Африка», а сзади у него на шортах чернел отпечаток пинка башмаком.

Пришлось лущить их побыстрее, и хоть иногда хотелось съесть какую-то из семечек, я сдерживался – нельзя же совсем отстать от недосягаемых сестры и брата.

Когда пришла мама из кухни со стаканом сахарного песка и чайной ложечкой посыпать семечки, которые мы нагрызли, то мне их уже не хотелось, даже и под сахарной присыпкой, так я и остался к ним охладелый на всю последующую жизнь…

( … а между тем, лузганье семечек это не просто эффективное времяпровождение в сочетании с ублажением вкусовых колбочек языка и нёба, но ещё и целое искусство.

Начиная от разухабисто славянских фасонов типа «свинячьего», когда чёрные, отчасти даже пережёванные лушпайки не сплёвываются в окружающую действительность, а выталкиваются языком из уголка губ и они неспешной, лавообразной массой сползают до подбородка, чтобы шмякаться вниз прослюненными шматками; либо же «филигранного» способа с закидыванием семечки в рот с расстояния не менее двадцати пяти сантиметров, и так далее – до целомудренной закавказской манеры, в которой грызóмые семечки закладываются во всё тот же, таки, рот по одной, удерживая её между концом большого пальца и суставом указательного и совершенно пряча губы в момент приёма семечки за паранджой из пальцев, а лузга не выплёвывается, а возвращается обратно между тех же пальцев для рассеивания куда попало, или складывания во что-уж-там-нибудь.

При наблюдении последнего из перечисленных способов, складывается впечатление будто семечкоед вкушает собственный кукиш – ну-кось, выкусим!..

М-да, семечки – это вам не тупой поп-корм.

Однако, хватит уже про них, вернусь-ка я к зелёной дорожке…)

Именно на этой ковровой дорожке мой брат нанёс сокрушительный удар по моему авторитету старшего, когда я, вернувшись из школы после урока физкультуры, опрометчиво заявил, что сделать сто приседаний кряду – выше человеческих сил.

Сашка молча посопел и сказал – он сделает.

Считали мы с Наташей.

На двадцатом приседании я заорал, что так неправильно, что он подымается не до конца, но он не слушал и продолжал, и Наташа продолжала считать.

Я перестал вопить, а под конец даже присоединился к сестре в хоровом счёте, хотя и видел, что после восьмидесяти он уже не подымается выше согнутых в приседе колен.

Мне жалко было брата, эти неполноценные приседы давались ему с неимоверным трудом.

Его пошатывало, в глазах стояли слёзы, но счёт был доведён до ста, после чего он насилу доковылял до дивана, а потом неделю жаловался на боль в коленях.

Авторитет мой рухнул, как колониализм в Африке, хорошо хоть пряников я не обещал…

Откуда взялся проектор?

Скорее всего это был подарок родителей, а у них в комнате появилась радиола – комбинация из радиоприёмника и проигрывателя для грампластинок, как теперь говорят: два в одном.