О-о, она пришла с мороза раскрасневшаяся, наполнила комнату ароматом духов и воздуха… Самюэль, схватившись (пустое! рука сорвалась тут же) за атласную бабочку, поздоровался, и Катя, Катерина, Катюша, Катечка поздоровалась тоже, и сердце Самюэля забилось не в такт, и руки слегка задрожали – пришлось прятать те за спину: «Рад видеть! Не часто балуете визитами!»

Она заговорила о новом триллере Анны Вернер – «текст в работе, а договор пока так и не заключен». Уточнила зачем-то, что ее подопечная «один из самых востребованных современных авторов в своем жанре». Пристегнула словечки гонорар, роялти и тиражи, привела цифры… Самюэль же смотрел на нее, не отрываясь, – он слабо улавливал то, о чем она, Катя, Катерина, Катюша, Катечка, говорила, пока наконец до него не дошло: ищет рыбное место, ну а его издательство таковым уже не является – учитывая то и это, это и то, она пришла к выводу, что лучше передать тексты Вернер в другой книжный дом, «ничего личного – просто бизнес», и не будет ли он любезен «содействовать скорейшему расторжению контракта»? Как вариант – тройное увеличение гонорара за новый потенциальный бестселлер и половинные проценты с продаж.

Катя, Катерина, Катюша, Катечка не улыбалась. Звездно-синие ее зрачки источали холод; она барабанила нежнейшими пальчиками с черными коготками по столу, она закидывала то и дело ногу на ногу – о, как хотелось ему, болвану, припасть к ее ступням и молить о чуде!

«Видите ли, друг мой, – срывающимся голосом заговорил наконец Самюэль, – я, конечно, могу сделать все то, о чем вы просите: как расторгнуть контракт, так и увеличить озвученные вами суммы. Но дело не в этом, совсем не в этом! Дело в другом. Дело в том – простите невольную тавтологию, я немного волнуюсь, – дело в том… Да послушайте же! Выслушайте меня хоть раз в жизни – выслушайте! Вот уже много лет, с тех самых пор, когда впервые увидел вас, я не нахожу себе места. Катя, Катерина, Катюша, Катечка! Родная. Да если б вы только знали, что я влюблен в вас, как мальчишка! Вы снитесь мне, я ищу с вами встреч, я готов на многое ради… Не говорите нет сразу – подумайте, умоляю. Да, я старше вас… Да, я допускаю, что, быть может, совершенно вам безразличен – и все же не отторгайте. У меня большие возможности… Разумеется, вы, вероятнее всего, несвободны… Разумеется, вы достойны самого лучшего… Разумеется, мои «дополнительные очки» в виде выигрыша ничтожны… Но, быть может, вы подарите мне маленькую возможность хотя бы изредка видеть вас? Я не прошу о чем-то большем… И мне, поверите ли, совершенно не стыдно. Совершенно не стыдно признаваться в этой вот самой человечьей любви… Она – есть, она существует не только в романах, представляете? В пятьдесят, быть может, только и сознаешь, насколько эта проклятая любовь существует! Я был женат дважды, меня добивались, обожали и ненавидели, пытались приручить или воспользоваться… к чему все это?.. Ах да, простите… Я впрямь взволновал. Я прошу вашего позволения видеть вас… видеть несмотря ни на что… видеть хотя бы изредка… я приму любое ваше решение – и все же позвольте, позвольте великодушно быть с вами рядом, коли не вместе… Признаться, единственное желание – это предложить вам руку и сердце… увезти к самому синему морю… банальненько, да? Подарить все эти драгоценные камешки и шелка, хотя все у вас уже есть и вы ни в чем, судя по всему, не нуждаетесь…» – сбивчивый монолог Самюэля затянулся, но он никак не мог остановить поток слов, льющихся из анахаты, а Катя, Катерина, Катюша, Катечка, свет очей его, улыбалась, и шемаханские ее брови устремлялись вверх, и пряталось в зрачках странное состраданьице.