Мой товарищ Робер – из богатой семьи и мечтает, когда вырастет, стать философом. А я? Я непременно сделаюсь писателем… великим писателем. И пусть тогда Мелаат жалеет о «случившимся», пусть исходит тоской, всё равно я буду неумолим, я не «вернусь» к ней больше.

Я напишу такие трогательные любовные романы, что Мелаат заплачет, читая их. Потом я напишу книгу о матери Христо – мадам Евдоксии, и она будет в моем описании совсем как сказочная принцесса.

Писатель, если он вырос, как я, без отца, если его мать, как моя, страдает тяжёлым желудочным заболеванием, вряд ли он сможет когда-нибудь стать человеком обеспеченным. Впрочем, великим писателям положено умирать от голода. Вчера наш учитель армянского сказал, что поэт Дурян умер от чахотки, совсем молодым.

Разве это плохо – лежи себе в какой-нибудь далёкой больнице на берегу моря или в глубоком лесу, в светлой комнатке, лежи и наблюдай, как ты привлекаешь всеобщее внимание, как посетители больше интересуются тобой, нежели своими родными, как они шёпотом сообщают друг другу, показывая на тебя: «Автор романа „Слезы любви“. Бедняжка обречён на смерть…»

И каждая из ухаживающих за тобой сестёр мечтает, чтобы ты полюбил именно её, а ты всегда печальный и грустный, у тебя вид совершенно больного человека, но при этом ты обладаешь хорошим ростом, привлекательной внешностью и… усами.

Чего-чего, а воображения у нас было предостаточно. И что из того, что мы сами никак не соответствовали нашим представлениям о себе…

Впрочем, впереди было ещё много времени, и в будущем можно было бы устроить все таким образом, чтобы мы выглядели под стать нашей славе. Пока же оба мы были небольшого роста – толстые, краснощёкие, жизнерадостные и беспокойные мальчики…

Робер сказал:

– Сегодня исторический день, мы с тобой должны сознавать, какая сейчас наступила великая минута… Когда-нибудь мы вспомним этот день… И не только мы одни вспомним.

Я был более мечтательным мальчиком и добавил:

– Робер, когда придёт день и ты станешь знаменитым философом, вспомни меня, вспомни, как я любил литературу. – Голосу своему я придал некоторую взволнованность.

– А где же ты сам будешь в это время?

– Неизвестно.

Мне не хотелось говорить про себя «умру», к тому же я вспомнил, как учитель армянского сказал однажды, что великие люди обычно «погибают».

– Погибне-е-ешь? И вправду, нас ждёт неизвестность, вспомни и ты меня, если эта участь достанется мне… если я умру раньше тебя…

«Умереть»… «Погибнуть»… – эти были слова, которые срывались с наших уст так же легко, как «убегать» и «играть». Впрочем, истины ради, я должен заметить, что все наши детские игры к тому времени мы давно позабыли.

Кроме издания собственной газеты или журнала нас могла занимать ещё разве что «любовь».

Как мы назовём наш журнал?

– «Следы».

– Нет, это плохо.

– «Океан».

«Океан»? Почему бы нет? Океан был безграничным, как наше воображение, и был синим, как наши мечты.

Объем журнала?

– Как тетрадки по армянскому.

Тираж?

– Один экземпляр.

Один экземпляр, полтетрадки пишу я, полтетрадки заполняет Робер. От руки. Мои статьи переписывает он, его – я.

Иллюстрации?

Да, это было серьёзное начинание.

И вот потекли наши трудовые дни. Каждый день после школы мы с Роббером – у нас или у них дома – часами просиживали над нашим журналом.

Иллюстрациями служили нам разноцветные вырезки из американских и французских журналов.

Мой рассказ «Кровавый поцелуй» получился невероятно впечатляющим, и когда мы снабдили его вырезанной из какого-то американского журнала картинкой – молодой человек на зелёном фоне страстно обнимается с полуобнажённой девицей, – результат был поразительным, я бы сказал даже… роковым.