– Не подумал. Но знаю, что вот так уйти нельзя. Ты пришла в зал не для того, чтобы тебе испортил настроение новичок вроде меня. Ты ведь чемпионка, а я никто. Но на самом деле это ты…

– Все нормально, – вдруг перебила она, – не переживай. Все в норме. Дело не в тебе, просто настроение бывает разное…

– Как у людей, значит?

Она взглянула на меня печальными хрустальными глазами и ненадолго замерла. А потом вздохнула и сказала:

– Да, как у них.

Она стала разглядывать меня, так что я решил молчать и не мешать. Она смотрела на мою форму, кисти рук, браслеты, фонари, вглядывалась в мои глаза. В какой-то момент я снова заметил лукавую улыбку. Она наклонила голову набок и спросила:

– Всех танков делают такими уродцами?

Хоть это явно не мой конек, я старался быть по возможности остроумным:

– Да, но надо мной постарались особенно. Ты еще не видела моих родинок.

– Как-нибудь покажешь, – сказала она и подмигнула.

Я боролся с тем, чтобы на лице не выступила глупая улыбка, но когда она потрогала рукой мои волосы, на это не было уже никакой надежды.

– На ощупь ужасные.

– Да, наверное.

– Но не ужаснее, чем твоя улыбка.

– Ну уж извини, – сказал я, не меняя выражения лица.

Она громко засмеялась. В кино так смеялись только дети.

– Ты уже не злишься? – спросил я.

– Нет, но все равно будь осторожен.

– Мы еще встретимся?

Она вдруг сделалась серьезной и отвела глаза в сторону.

– Ты мог бы сыграть со мной, если захочешь. Но дружить нам не нужно.

– Почему?

– Потому что я так сказала, – отрезала она, – потому что у нас нет права на такую роскошь. Нельзя тратить на это силы, которые можно вложить в предназначение, сам знаешь. У нас нет друзей. К тому же, откуда ты знаешь, что у тебя получится? Люди, и те не всегда умеют дружить. Мы можем тратить на это время и силы, а так и не образовать стоящий союз. Лучше быть просто железом.

– Не лучше!

Я понял, в чем было Ее «но». Она, так же как и я, боялась быть похожей на человека. Это не говорит ни о чем таком, что может разочаровать: наверное, у нее не было такого Владимира, который мог бы все разъяснить; и тогда, в салоне, с ней не случилось того же, что со мной: у нее в груди не было никакого кипятка, да и, может, она и вовсе искренне хотела задушить меня. Я не знал, с чего начать, но все, что она говорила, было не более чем тенью страха. Наверное, тем, кто всего боится, и вовсе нельзя к кому-то привязываться. Тот, у кого не хватает сил бороться со страхом для себя, не найдет в себе ничего, что можно бы дать другим. Выходит, дружба и вовсе не для трусливых. Не говоря уже о любви. Нет такого союза, где один спасает другого; каждый должен уметь спасти себя сам, а вместе двое должны суметь спасти и весь мир.

– Не лучше. Никому не хочется спасать мир, в котором нет ничего любимого. Героями становятся те, кто умеет любить. Те, кто не умеет, становятся уродами.

Она задумалась, глядя куда-то вниз. Я боялся пошевелиться и помешать Ей: ее взгляд был будто стеклянным, мне уже начало казаться, что она смотрит с ненавистью. Еще бы! Парень, имени которого она даже не знает, пытается перечеркнуть принципы новой теорией! И кем я себя возомнил?! Я продолжал что-то бормотать, глядя на нее. Должно быть, что-то бессмысленное, но каким-то образом демонстрирующее большое значение человеческих чувств и отношений. Она молчала и не шевелилась.

Я не вытерпел.

– Скажи что-нибудь!

Мне показалось, будто мой голос прозвучал как-то хрипло и жалко.

Девушка ожила от оцепенения и пожала плечами.

«То, что она не стала душить меня снова, – уже хорошо», – подумал я.

И тут она протянула руку.