– По пути, по пути! – наставил на путь истинный тот кто и должен был это сделать – друг. – Свобода всем хороша, кроме одного – кушать хочется. В несвободе хоть кормят. А здесь… Мы сами по себе, и уж, точно, лучше бы ты потерял часы, от которых не откусишь кусочек, чем все наши припасы и инструменты.

– Часы были при мне… а вещи нет.

– Вот так всегда – не нужное у сердца, – важное в чулане! Где им пользуются мышки и паучки…

Гутта смотрел то на одного молодого человека, то на другого, переводя взгляд во время смены акцентов.

– Да уж. От голода ты сочиняешь не хуже Малика.

– Но ведь он тоже голоден?! По-своему, конечно, страшно. И все же…

– А что такое паучки и мышки? – спросил Гутта, не зная значение этих слов даже после того как перебрал в памяти все известные ему чудеса из прошлого. Удивился и Хисп:

– Ты что не знаешь что это такое? Никогда во сне не снилось, как на тебя спускается паук? Как он нависает над тобой спящим, покушается на святое и безмятежное, не могущее защититься тело? Или другие насекомые, огромные как… как… в общем большие? Да, много же ты потерял… эмоций!

– Откуда ему знать? – усомнился Шерлок. – В городе все отравлено и вытравлено. Чтобы, ни дай бог, кто-нибудь бесконтрольно проживал, транжиря не сжиженный кислород. Все уничтожили…

– Но мы же живем? – ответил Хисп, разминая спину и руки. Он присел, наклонился и сомкнул довольно крепко руки за спиной.

– Человек такая скотина, что выживет везде. Практически везде. Живучая тварь! Живучесть, терпение, приспособление – наша награда, наша ценность и наше же наказание. И к тому же было бы, по крайней мере, неразумно умереть от того, что сами и сотворили. Глупо как-то, не приличествует гению и покорителю мысли такой нелогизм! За все должен быть ответчик…

– Нет, брат – позволь впервые с тобой не согласится! – возразил Хисп, присаживаясь уже на другой пенек, второй тоже расшатался. – Пусть отвечает тот, кто все это натворил. В чем повинен я? Или вот он?

С этими словами Хисп указал на Гутту, что сидел как настоящий объект, а не субъект беседы на привале, моргая красивыми детскими глазками, защищенными от всей грязи этого мира длинными ресницами.

– Ты часто со мной не соглашаешься, но поскольку в этот раз спросил разрешения – то разрешаю! Все, встаем и потопали. Не хочу до ночи засиживаться – мечта зовет. Мочи нет терпеть. Желудок вторит тоже самое, так займем хотя бы ноги, а затем и разум.

– Смысл идти, если без инструментов не сможем проникнуть внутрь… – предостерегал Хисп, поднимаясь и хватая тощий рюкзак, звякнувший ножницами по металлу. Они не пригодились бандитам, и скорее всего, были бесполезны в качества помощников и для путешественников. Все привстали, разминаясь, подергивая ногами, затекшими от сидения на неприспособленных для этого пеньках.

– Так откуда ты, то есть где твой дом, где ты живешь? Как можно не знать таких обычных вещей? – удивлялся вслух Хисп, обращаясь к Гутте.

– Моя семья живет на улице Верроуз-Лейбовиц Стрит, во втором нижнем секторе! – почему-то с гордостью выпалил Гутта. Хисп лишь усмехнулся.

– О, почти соседи, – проговорил Шерлок. – С той разницей, что мы живем «этажом» ниже.

– Хм, а я вот что заметил, что чем круче название улицы, носящей имя деятеля покрупнее, тем хуже сама улица! Вы, друзья, не находите? – скопировал Хисп говор Шерлока. Пародируемый улыбнулся и ответил по-своему:

– Заметил, и очень давно. Это как с купюрами – чем меньше номинал, тем более выдающийся деятель ее населяет, так сказать, чтобы народ погрязнее, пониже, который и составляет основную массу населения, просвещался, узнавал своих героев.