–Ужин готов. Ты как? Идешь? Синица, – напротив в кресло плюхнулся главарь.

–Я не привыкла от кормёжки сторониться. Это ты у нас известнейший бунтарь!

Чрез калейдоскоп разбитых стёкол потянулся вплоть до неба едкий дым и, растворившись в вышине, как прыткий сокол, стал точь-в-точь, как облако, седым. Пересеклись два взгляда, как дороги, и вновь, как лодки в море, разошлись. Кудряш стряхнул пепел себе под ноги и вновь одно кольцо отправил ввысь. Улыбка тронула полоску бледных губ:

–Сыграй со мной, Синица, в города!

–Брянская область, город Стародуб.

–Благовещенск.

–Кострома. Тебе на «А».

Играя на краю павшего мира, бросая кубик, помни лишь одно: выживает в Катастрофе лишь проныра, вовремя спрятавшись от глаз под полотно.

Ровно два дня на Станции банный день. Признаться честно, это та ещё морока: дежурный каждый раз ловит мигрень, когда его черёд пришёл следить в два ока за каждой каплей, что течёт по трубам вниз. Тринадцать душ живёт – придется экономить. Ни для кого, наверно, это не сюрприз, что и на всех них надобно готовить.

– Молчун, сегодня ты – глава уборной. Надеюсь, помнишь наш «сухой» закон? – спросил Кудряш с гримасой беспокойной, ведь многое сейчас ставил на кон. Как главарь, как вождь, как самый старший он за вся и всех на Базе брал ответ. И расчёт вел самый настоящий, чтобы каждый был накормлен и одет.

Для жизни всех бродяг нужна вода, на Станции же с ней была проблема. Кудряш был бдителен и злился иногда, когда ломалась вдруг гидросистема.

– Следить за шлангом, проверять напор, краны крутить и главное, не спать, – сказал Молчун, смотря вяло в упор на главаря и стал сладко зевать. Кудряш придирчиво окинул его вид: заспанный взгляд, вместо волос – метёлка, комбинезон потрёпанный, грязный карман зашит, пятна от масла, мятая футболка.

–Все правильно, но помни, шланг один, и то уже изношенный, дырявый. И для душа, и для кухни он един.

–Я знаю это, вредина кудрявый.

Главарь привычно закатил свои глаза: толстяк охотник был до диспутов и споров, и пока они ругались полчаса, за дверью лился шёпот разговоров. Усталый телик в этот раз был глух и нем, зато трещало всё машинное крыло. То – сердце Станции – большой насос-тотем всё плёл своё стальное волокно и гнал по трубам обжигающую кровь. Вот над землёй поднялся белый пар: дыханье Станция своё рождает вновь, высвобождая из ноздрей палящий жар.

Молчун закинул на плечо длиннющий шланг, и через весь этаж побрёл себе на звук, шепча ругательства под нос, чеканя шаг, он обогнул, не глядя вниз, открытый люк. И, зайдя спиной вперед в скромный отсек, по часовой начал крутить на трубах краны. Молчун был очень суетливый человек: в груди пожар, а в голове туманы. Он шланг трясущейся рукою прикрутил, проверил наспех всей ладонью герметичность, и, на рычаг нажав, заплатку повредил, став символом для слова "ироничность".

Зевнув в кулак, он плюхнулся на стул и, поелозив пятой точкой, скрестил руки. Вытянув ноги, толстячок-тю́ха уснул, а затем… разда́лись эти звуки: шипение, бульканье – дырявый шланг воскрес, и превратился в серого питона. Молчун храпящий возбудил злой интерес у ожившего бескрылого дракона: шланг, громко булькнув, учинил в крыле потоп, и зеркалом вдруг стал бетонный пол. А Длинный в этот миг орал взахлёб, играя с Змеем на столе в мини-футбол:

– Да бей же, ну! Чего еле ползёшь?! Какой ты все-таки, дружок, в игре неловкий!

– Ухо режет твой ликующий скулёж. Ты поддаёшься?! – Змей решился на уловки.

– Не страшен мне болтливый твой язык,– Длинный забил в ворота ловко белый мяч. – Чего оскалился? А взгляд твой что поник? Ну, дава-а-ай, как девочка заплачь!