В связи с этой ситуацией вспомнился случай, произошедший уже в моей личной семье. Семи-восьмилетней дочери Ире кто-то подарил однажды маленького, уместившегося на ладошке кролика. До 4 месяцев он жил на балконе, и всё было превосходно. Но подошло лучшее время или отправить кролика на жаркое, или разводить потомство. Второй вариант нам не подходил. Когда мы с мужем о возникшей ситуации рассказали Ире, она всем сердцем воспротивилась нашему решению, предупредила, что до крольчатины не дотронется. И слово своё сдержала! Это была первая половина 80-х годов XX века. У нас трое детей, моя зарплата 150 р., у мужа 400–500, в магазинах сплошной дефицит всего! А тут, как говорят, Бог послал 5 кг крольчатины! Повторилось то же самое, что было с телёнком Орликом. В своей жизни человек, как по шпалам, как по минному полю, вынужден шагать по педагогическим закономерностям, постоянно находясь в ситуациях нравственного выбора, постоянно практически его совершая, ведя жаркие дискуссии со своей совестью, наукой и жизненными обстоятельствами!

Итак, наш собственный дом возродился из пепла в буквальном смысле слова! 6×5 кв. м, два окна, соломенная крыша. 1/6 часть дома занимала печь. Напротив неё начинается «мебель» – кухонный стол, сбитый братом из дощечек, он же и шкаф. На нём не только ели. Миша и мама работали за ним. Весь стол был заложен тетрадями учеников мамы и учебниками Миши. Мы, девочки, где приткнёмся, там и делали уроки. Справа от стола к стене прибита лавочка, слева – диванчик, сделанный руками брата из шершавых досок, поскольку не было рубанка. Далее окно с подоконником, полным домашних розовых цветов. Изначально одни розы были белыми, другие – красными. Они стояли на окне «вечно», опылялись и стали все розовыми. Напротив окна, почти на середине дома – ещё один сбитый Мишей нарядный стол, накрытый красивой скатертью, присланной дядей Лёней. Она нам так нравилась, что мы упросили маму не включать её в оплату за строительство дома. Это был эстетический оазис в нашей жизни тех лет! На столе стояло маленькое зеркальце. Понятно, в семье было четыре представительницы женского пола. Без зеркала не обойтись! В святом углу икон не было. Мы же атеисты. Как у М. Булгакова: куда ни глянь – везде по атеисту. В этом углу всегда протекало из-за плохой соломенной крыши. Зимою он промерзал и сверкал инеем. Даже потолок над ним начинал прогнивать. Иногда, когда на улице бывало до −30 мороза, у нас в доме было +4. И мы жили, спали. Ничего. Кот Мурка, возвращаясь со своих ночных гуляний, спал у меня на шее. Поэтому я болела ангиной только два раза в год. Без кота болела бы чаще!

Самым нелюбимым местом в доме был шкаф-шест, т. е. жердь, подвешенная под потолком, на которую набросаны все наши вещи. Некрасиво. Я без конца, уже оставшись одна с мамой (все остальные дети учились в Смоленске), изобретала разные вариации, чтобы сокрыть от посторонних глаз эту неприглядность.

В широкое запечье между печкой и стеной дома, за которой был сарай поросёнка, ссыпали на зиму мелкую картошку для кур и поросёнка. Наша с мамой кровать стояла изголовьем к запечью. Часто, когда поросёнок бывал голоден, он ломал своим пятаком завалину и, просовывая свой нос к нашему изголовью, иногда ночами пугал нас своим хрюканьем.

Далее шла штора, которая занавешивала две наши «кровати», одна – на двух козлах, на каких пилят дрова, положены доски, на них соломенный матрац и всё остальное, вторая – обгорелая железная односпальная кровать, которую нашли на пепелище. Точно такая была в кремлёвском кабинете у В. Ленина, только не обугленная. Уж как мы располагались на этих точках, не помню. Лишь после того, как нас в Любавичах осталось трое – мама, старшая сестра и я, – мама смогла купить настоящую, с сеткой, железную, двуспальную кровать.