В школу приехала новая учительница немецкого языка. Молоденькая, нежная, беленькая, точно Елена Соловей. Прежняя немка, которую звали «Гусь сдох», часто забывала кормить гуся, он не выдержал испытания, сдох. Не выдержала насмешек кормилица гуся и вынуждена была уехать из Любавичей. Юная «Елена Соловей» смущалась, румянилась и алела даже без повода. Однажды, когда она отвернулась от класса, чтобы написать на доске, мы охнули! Она сразу догадалась, вылетела из класса и появилась только спустя неделю. И вспомнилось мне, как у Савкиной Анны, трудно решавшей задачу у доски, с бёдер сползла юбка. Хорошо, что у неё оказалось что-то под юбкой. У некоторых могло и не быть. Но всё равно класс грохнул!

Я всегда сидела за первыми партами, сама так хотела. Как-то мне пришлось быть на последней парте. Общий гул, мельтешение перед глазами фактически всего класса, а это 35–40 человек, рассеивали внимание, слушать учителя невозможно. С тех пор, вероятно, я и в театре люблю сидеть на ближних рядах, а в балете вообще предпочитаю первый ряд. Если лиц танцовщиков не вижу, такой балет мне не нужен. В школе были у меня и нелюбимые предметы: ботаника, зоология, дарвинизм. Учить по учебнику совсем не хотелось. Я внимательно слушала объяснение нового материала, что легко делать с первого ряда, но не с последнего, потом поднимала руку и повторяла слова учителя. Мне ставили отлично. Учебник можно не открывать. С такой методой они меня не раздражали. Не было и любимых, кроме химии, потому что Галина Моисеевна! Казалось бы, как не любить литературу? Я была к ней равнодушна. Читая, ни над чем не задумывалась. Как учитель говорит, пусть так и будет. Ничего не пристраивала к себе: а как бы я, а что бы я? И с Люсей, моей школьной подругой, никогда не обсуждали вопросы обучения. Активно играли в совместные куклы, ведущими были в спорте, особенно лыжи любили, потому что только лыжи и были в школе. А в художественной самодеятельности, на сцене, почти жили! Хотя кое-чем мы отличались друг от дружки: Люся всем, кто просил, давала списывать домашние задания, я же рассуждала:

– Давай я тебе объясню способ решения этой задачи. Всё просто, ты поймёшь и завтра сам решишь подобное. Представь, ни у кого ничего просить не надо! Это же здорово. Сам себя зауважаешь!

– Зачем мне завтра? Мне сегодня надо, – следовал ответ и, скорее всего, недовольство мною. Сейчас его неприятие меня мне понятно, тогда подобных мыслей не возникало. Редко появлялись желающие разобраться. Все хотели быстро списать и быть свободными и от страха, и от знаний. Не потому ли Люсю выбирали, например, председателем совета отряда, комсоргом класса, а меня – звеньевой или какой-нибудь «медсестрой» следить за чистотой рук, учебников, состоянием класса? Или профоргом в педагогическом коллективе музыкального училища, куда была направлена после окончания института.

Пионерская жизнь вспоминается мне как сплошное мельтешение. Линейки, сдачи каких-то рапортов: рапорт сдан – рапорт принят, старты легкоатлетические, лыжные. Собирали для колхоза по бескрайним лугам семена клевера. Частые концерты, состоящие сплошь из «пирамид», которые мы строили из своих тел, вознося их под девиз «Пирамиду строй, раз, два!» почти под потолок! Какие только фигуры в этих пирамидах мы из себя не складывали! Мы были как на мельнице.

За какие-то заслуги пионерскую организацию школы пригласили на трёхдневный слёт в Смоленск. Это была моя первая поездка по железной дороге и моё первое расставание с мамой! Душа моя плакала, а там оказалось ещё и голодно. Нас попросили иметь при себе 5 р. Это много, поскольку билет в кино стоил 20 копеек. Мол, этого достаточно. На самом деле обед нам устроили лишь один раз, остальное время что-то доставали из личных сумок, запас в которых оказался скудным. Нам то концерт задают, то в комнату смеха (кривые зеркала) привели, то на качели-карусели посадили. Нигде не смешно и не весело, хочется есть. В животе у меня, как у Хлестакова или Чехова, «спать хочется». Но то, что я увидела и что услышала (своими ушами испугавший меня живой гудок паровоза), продвинуло мой жизненный опыт и знания намного вперёд! Это был прорыв в моём личностном развитии. Как поражалась высоким (4–5 этажей) домам, широченным улицам в сравнении с тем, среди чего жила в Любавичах.