Следуя темными закоулками и аллеями, в коих густыми клубами копился мрак, через некоторое время я вышел к каналу, в бетонном ложе которого призрачно шелестели густые смолисто-черные воды реки. Здесь, между влажными, замшелыми массивами старых складов попадались человеческие лачуги, сколоченные из какого-то хлама и гнилых досок, принесенных течением. Я хотел было попросить помощи у местных обитателей, но эти изможденные, обескровленные существа, укутанные в грязное тряпье с намалеванными на груди белыми крестами, выглядели так, будто и сами готовы были вот-вот упасть в голодный обморок. Никогда раньше я не задумывался о том, как вообще они выживают и сводят концы с концами в Кроненбурге. Человеческий быт интересовал меня не больше, чем суматошная возня муравьиной кучи. Наблюдая сейчас за новообретенными собратьями, вылавливающими из реки мусор своими тонкими, покрытыми коростой руками, созерцая впалые лица их детей, я все сильнее испытывал стыд за себя прежнего. Я был частью системы, безжалостно перемалывающей жизни дышащих, мыслящих существ, и потому снова и снова задавал себе мучительный вопрос – действительно ли я желал возвратиться к былому своему состоянию?..

Ночь окончательно вступила в свои права. Кое-где в свайных постройках над рекой затеплились окна, зажглись, заплясали огни фонарей, отбрасывая жуткие тени на стены из красного кирпича и почерневшего, изъеденного сыростью дерева. Тут и там на берегу догнивали старые лодки, подобные выброшенным на берег дельфинам. Водная гладь маслянисто блестела, лениво извиваясь в бетонном лабиринте прибрежных кварталов.

Живот у меня сводило от голода. Время от времени я присаживался на какую-нибудь старую бочку или обломок каменной плиты, давая отдых натруженным ногам. Быть человеком – тяжко и безрадостно. Может, Тельма была права, и мне стоило бы давно уже пустить себе пулю в голову? А интересно, что именно удерживало меня на этом свете – отвага, с которой я готов был преодолеть любые трудности, или же банальный страх смерти?

Дойдя до места, где канал круто забирал вправо, соединяясь с полноводной Ллетрой, я вскарабкался по крутой каменной лестнице и, миновав обшарпанные задворки какого-то склада, вновь оказался на улицах Кроненбурга. Бледное сияние фонарей мягко серебрило мраморные скульптуры на фронтонах зданий и тонкие колонны, подпирающие портики в античном стиле. По улицам стремительно проносились автомобили, город вампиров пробудился к своей ночной жизни. Укрывшись в подворотне, я переждал, пока мимо проследует парочка полицаев, ведущая на цепи огромного черного дога с налитыми кровью глазищами. Люди, с наступлением темноты вынужденные жаться по темным углам и обочинам, старались держаться как можно незаметнее. В этом районе простым смертным находиться не воспрещалось, и, как я знал, многие панельные высотки были заселены людьми, работающими на заводах в промышленном районе. Что касается меня, я по-прежнему заслуживал быть повешенным на ближайшем столбе за нарушение установленной формы одежды. Неплохо было бы где-нибудь разжиться мешковатой человеческой робой – возможно, следовало выкупить комплект у бедолаг, ютящихся вдоль канала. Но возвращаться туда ужасно не хотелось, поскольку подъем по излишне крутой лестнице в моем измотанном состоянии являл собою сущую пытку. Оставалось лишь уповать на маскировку, которая вроде бы пока меня не подводила, и старательно обходить вампиров стороной.

Я шагал по тротуару в сторону трущоб, измученный, голодный и замерзший. Мысли при этом витали далеко – я размышлял о том, что услышал от госпожи Шойхцер. Выходит, я был не первым, кто однажды утром проснулся человеком, накануне заснув вампиром. Служба безопасности знала о подобных случаях и, судя по всему, оперативно с ними разбиралась – единственным способом, каким только умела. Это проливало некоторый свет на то, почему службисты за мной охотились, но все же ничуть не проясняло причину произошедших со мною метаморфозов.