– Связал бы его с птицей и намылил его щелоком.

Бен нахмурил брови – то, что от них осталось.

– Каким связыванием?

– Химическим. Наверное, вторым каталитическим.

Бен задумался, помолчал.

– Вторым каталитическим… – Он поскреб подбородок. – Это чтобы растворить жир, который придает гладкость перьям?

Я кивнул.

Он задрал голову, посмотрел на птицу.

– Такое мне даже в голову не приходило! – сказал он со сдержанным восхищением. Я принял это как комплимент.

– Но тем не менее, – Бен снова посмотрел на меня, – пера у тебя нет. Как же ты заставишь его упасть на землю?

Я размышлял несколько минут, но так ничего и не придумал. Тогда я решил попытаться сменить тему урока.

– Ну, – небрежно сказал я, – я просто призвал бы ветер, и он сбил бы птицу с неба!

Бен бросил на меня расчетливый взгляд, который дал мне понять, что он прекрасно понял, к чему я клоню.

– И как же ты бы это сделал, а, э-лир?

Я почуял, что он, возможно, наконец-то готов открыть мне тайну, которую скрывал все эти зимние месяцы. И в то же время меня осенило.

Я набрал в грудь побольше воздуху и произнес слова, связывающие воздух в моих легких с воздухом снаружи. Я прочно укрепил свой алар, сунул большой и указательный палец в сложенные трубочкой губы, и свистнул.

В спину мне дунуло ветерком, ветерок взъерошил мои волосы, тент фургона на мгновение вздулся. Возможно, это было простое совпадение, и тем не менее я невольно расплылся в торжествующей улыбке. В первую секунду я, как идиот, ухмылялся Бену. Лицо у Бена недоверчиво вытянулось.

А потом грудь мне что-то сдавило, как будто я очутился глубоко под водой.

Я попытался вздохнуть и понял, что не могу. Я слегка удивился и продолжал пытаться. Было такое ощущение, как будто я грохнулся на спину и из меня вышибло дух.

И тут вдруг я осознал, что наделал. Меня прошиб холодный пот, я отчаянно вцепился в рубаху Бена и принялся тыкать пальцем в свою грудь, в шею, в разинутый рот.

Лицо Бена из изумленного сделалось мертвенно-бледным.

Я осознал, как тихо стало вокруг. Ни одна травинка не шелохнется. И даже стук колес фургона доносился как-то приглушенно, словно издалека.

Разум мой выл от ужаса, все мысли затопило страхом. Я принялся хвататься за горло, раздирая ворот рубахи. Сквозь звон в ушах гремело колотящееся сердце. Грудь пронзала боль, я все напрягался, пытаясь вдохнуть.

Бен стремительно – я еще ни разу не видел, чтобы он двигался так быстро, – ухватил меня за разорванную рубаху и соскочил с подножки фургона. Спрыгнул в траву у дороги и шваркнул меня оземь с такой силой, что из меня бы непременно вышибло дух, если бы я только мог дышать.

Я забился на земле. Из глаз у меня хлынули слезы. Я понимал, что сейчас умру. Глаза жгло. Я, как безумный, впивался в землю немеющими, холодными как лед пальцами.

Я слышал, что кто-то что-то кричит, но словно издалека. Бен упал на колени рядом со мной, но небо над ним уже темнело. Он выглядел каким-то рассеянным, словно прислушивался к чему-то, чего я слышать не мог.

Потом посмотрел на меня. Я помню только его глаза: они смотрели откуда-то издалека, и жуткая сила была в них, холодная и бесстрастная.

Он посмотрел на меня. Его губы шевельнулись. Он призвал ветер.

Я содрогнулся, как листок, пораженный молнией. И грянул черный гром.

Следующее, что я помню, – это как Бен поднимал меня на ноги. Я смутно сознавал, что прочие фургоны остановились и из них выглядывают любопытные лица. Из нашего фургона выскочила мать, Бен встретил ее на полдороге и со смешком сказал ей что-то ободряющее. Что именно – я не разобрал, я был занят тем, что дышал, глубоко и вдумчиво.