– Катрин, Катрин, проснись! – голос Булгакова вырвал ее из этого гиблого болота. – Катрин, проснись.
– Чего тебе? – сонно пробормотала она.
– Прости меня. Не знаю, что на меня нашло.
– Ты меня бросил, – пробормотала она сонно.
– Я попытался представить себе, что мы развелись, вернее нет – просто разошлись, и до меня вдруг дошло, что я просто умру без тебя. Родная, если у тебя осталось хоть что-то ко мне…
– Осталось, – она продолжала всхлипывать. – Просто мне очень больно и одиноко…
– Прости меня, – он коснулся губами ее опухших от слез губ. – Я постараюсь справиться, Катрин… Я постараюсь за нас двоих.
Чуть позже, Венеция
– Синьора, вас ожидают, – лакей поклонился почтительно и посторонился, пропуская Изабель во внутренние покои палаццо. Она пошла на серебряные звуки, доносившиеся откуда-то из глубины – голоса скрипок сплетались в прекрасный венок, им вторила виолончель. Изабель оказалась в просторном зале, увешанном картинами старых мастеров, благородно мерцавшими лаком – Дюрер[23], Рейнолдс[24], Брюллов[25]. Над консолью восемнадцатого века скромно примостился Вермеер[26] – «Ого! – мелькнуло в голове Изабель. – Его в лучших пинакотеках – наперечет».
– Тебе нравится Канон Пахельбеля, carissima? – услышала она и обернулась на старческий голос. – В нем совершенство гармонии и красоты мира.
– Красота и гармония так обманчивы, – отозвалась Изабель.
– О нет, дитя мое! Единственное, что никогда не обманет – это гармония и красота, при условии, конечно, что они истинны.
– Экселенца[27], – она чуть кивнула.
– Графиня, – старик сделал приветственный жест морщинистой кистью. – Желаете, я покажу вам мою коллекцию?
– Не сочтите меня грубой, – качнула Изабель головой. – У меня не так много времени. Я вняла вашему настойчивому приглашению, но откровенно говоря, не понимаю…
– Сейчас вы все поймете, моя дорогая. Для начала присядьте! – приглашение прозвучало как приказ и Изабель, едва помедлив, опустилась в изящное кресло с черепаховым левкасом[28], обитое шелковым гобеленом – очевидное творение Буля[29].
– Итак, экселенца?
– Итак, нетерпеливое дитя мое, – улыбнулся Винченцо Росси. – Я хочу рассказать вам одну историю… семейное предание, если хотите…
– Чужие семейные тайны? – подняла бровь Изабель. – Стоит ли мне, экселенца?..
– Поверьте мне – стоит, – проскрипел он. – Тем более что это вплотную касается вас, моя принцесса… и организации, в которой вы занимаете столь высокий пост.
– И при чем здесь мой Фонд? – голос молодой дамы стал звонким и льдисто хрустким.
– Фонд, ты права, совершенно не при чем, – старик перешел на «ты» и Изабель не успела даже возразить. – Итак, помолчи, моя принцесса, и просто слушай!
…Это было давным-давно, когда я впервые посетил Париж. Мой давний друг Реджи Скотт стал моим «cicerone»[30]. Реджи жил в Париже уже достаточно долгое время, его с удовольствием принимали везде.
– Реджи Скотт? Английское имя.
– Я познакомился с ним во времена Освобождения. В то время он был лейтенантом британских ВВС. Когда же я приехал во Францию, он уже носил майорские погоны, а его часть квартировала в окрестностях Парижа. Реджи пользовался успехом у женщин – твоя крестная мадам Перейра была в него влюблена, une ragazzina stupida![31]
– Жики? – оживилась Изабель. – Она никогда мне не рассказывала.
– Не уверен, что она с удовольствием вспоминает о том периоде жизни, – заметил старик. – Но я узнал Жики немного позже, при весьма жестоких обстоятельствах. Но вернемся к твоей бабушке Моник…
– Ты приехал к ней?
– Я даже знаком с ней не был. Но у меня имелось рекомендательное письмо.