но много думаю о тебе совсем не поэтому.

Ты – не боль, не тоска. Не проклятие – благодарность.

Ты – не шторм, не лавина, не буря и не затишие.

Я бы выбросила сердце, в котором мы целовались,

но любовь

как шар для сноса рёбер —

это, пожалуй, лишнее.

И оно скорей хорошо, чем плохо, ведь в холод зимний

реку можно перейти —

реки в лёд закованы.

Я выбросила кресло,

в котором мы…

Позвони мне.

Ведь взамен него

появилось удобней —

новое.

Прошлое должно оставаться в прошлом,

чернила – на полке:

лишний раз открывать их нет никакого смысла,

нет никакого толку.

Ты и так занимаешь все мои мысли,

а я, между прочим, старалась думать

исключительно о хорошем.

То, о чем я мечтаю,

перед тем, как закрыть глаза,

мне никогда не снится (сбывается – ещё реже).

Раз – ты берёшь меня за руку.

Два – прикасаешься к волосам.

Я помню всё даже слишком:

шрамы

должны

быть свежими.

Раз – я дрожу от страха.

Два – не дышу от нежности.

Если счёт доберётся до трёх,

от меня не останется ничего.

Таяли ледники —

моё глобальное потепление.

Да, от твоей руки.

Просто прикосновение —

не сохранить его

было бы преступлением.

Родинки-родники.

Не опечатки.

Но – отпечатки

Пальцев твоих: на кружке,

выше локтя, в подушке,

в ямочке между ключицами.

Тает в листве снаружи

то, что внутри не снится мне.

Банка из-под чернил.

Зря в домофон звонил.

Сколько себе ни ври…

Раз – и от льдин

остаётся одно лишь крошево,

Прошлое выбирается вдруг из прошлого,

Стоит у моей двери.

Два – я иду, хороший мой.

Три.

Забери, пожалуйста, всё, чего у меня никогда не было,

Вывези в январе в степи ночные белые,

Там закопай под курганом и никому

Не расскажи.

А я тебя обниму.

Спрячусь холодными пальцами под ветровку —

Бегство от этой искренности неловкой,

Бегство от нежности, от нелюбимости…

В этих степях промерзается до кости.

В этих степях я ложусь на твою кровать —

Здесь бы о том, что не спится мне в ней, соврать, —

Только я сплю, в плечо тебе тычась лбом…

Худшее наступает потом, потом.

Ты его… нет, не трогай, оставь при мне.

Вывези в степи и спрячь там среди камней

Лучшее – чего не было никогда.

Голым птенцом, выпадающим из гнезда,

Я выхожу в подъезд и боюсь дверей,

Прячусь от засыпающих фонарей —

Бегство от неизбежности на такси.

В этих степях бы журавушкой голосить,

Коршуном, словно камень, бросаться вниз,

Снег заполнять следами, как чистый лист,

Чтобы потом в ближайший курган нырнуть —

Правую руку закинуть тебе на грудь,

Все твои родинки в жадный мой рот собрать,

Так навсегда остаться, не до утра, —

И в темноте подкурганности вдруг найти

то,

чему

никогда

не произойти.

Лёд уже крепкий —

он выдержит нас обоих,

но я всё равно ни шагу туда не смогу ступить.

Вот что примерно

это такое —

знать, что попалась,

и всё ещё бояться любить.

Быть не в силах (или не в состоянии)

держать свои руки подальше от боли.

Нормальные люди летом летают в Испанию,

а я

ловила

твоё дыхание

вместо морского прибоя.

Там льда не бывает.

А здесь он – крепкий:

не треснет и не прогнётся.

Видишь, прямо в зимние голые ветки

катится низкое зимнее солнце:

так жмётся к седым горам,

так боится их отпустить…

Нормальные люди летали бы в Амстердам —

смеяться, искать, цвести,

плевать на всё то, что ещё случится,

исход принимать любой…

А мне приходилось кусать тебя за ключицу,

чтоб

с языка

не выпорхнула

любовь.

Поэтому я была такой тихой. Не удивляйся.

Хотелось бы быть другою:

умнее и лучше меня.

Но мне приходилось держать себя за запястье,

чтоб не до крови,

чтобы просто, нормально

тебя обнять —

и отпустить потом. Веки смежив,

спать до рассвета, под оклики воронья…

Лёд уже крепкий – и он удержит,

но внутри у меня вместо сердца —

одна огромная полынья.