Он вошел в магазин, как обычный покупатель – через центральный вход. Отметил, что покупателей немного – это были пожилые женщины – и через винно-водочный отдел прошел в подсобные помещения, где находился его кабинет. Ни в торговом зале, ни здесь он не увидел молодых людей соответствующей наружности, определенно свидетельствовавшей о принадлежности к бандитам. Странно! Неужели интуиция его подвела? Но чей же тогда джип перед магазином? «Наверное, это какая-то старушка присвистела на том джипе. За «Кока-Колой», – усмехнулся Николай, подходя к двери своего кабинета. Он знал, что эти где-то здесь, он чувствовал их присутствие и исходящую от них опасность, как собака чует опасную близость своего серого сородича. И когда он вставил ключ в дверной замок, дверь под легким нажимом его руки неожиданно отворилась! Он увидел их. Они сидели в его кабинете. «Ах, вот оно что! Так, спокойно, – приказал себе Николай, чувствуя, как в груди нарастает возмущение. Их было четверо. Три бандита сидели рядом друг с другом на его диване. На них было все черное: кожаные куртки, рубашки, брюки, черная обувь. Николаю даже показалось, что и в глазах у них светятся одинаковые черные огоньки… Они были молоды, четвертый постарше. Он сидел за столом, в его кресле, и улыбался. На нем была светло– бежевая куртка из тончайшей замши и кремовая рубашка. «Главный»,– подумал про него Николай. Светло-русые волосы, уложенные на прямой пробор, настороженно-враждебный взгляд голубых глаз. В кабинете по– хозяйски накурено.

Николай остановился в дверном проеме и обвел кабинет взглядом.

– Что-то не так, Николай Степанович? – с улыбкой спросил человек в светлом.

Можно ли сильнее унизить и оскорбить человека, чем дать ему понять, что он всего лишь жалкое насекомое? Оказывается, можно. Хотя к Николаю и обратились по имени-отчеству, но этим только подчеркнули, что он для людей, расположившихся в его кабинете, – не человек и даже не насекомое: он – лох, жалкий и никчемный, и с ним эти, сидящие в кабинете, могут сделать все, что захотят. Даже улететь или убежать, как насекомому, ему не позволят. Он – ниже насекомого, он – человекообразный микроб, не способный вырабатывать ни яд, ни противоядие, а потому ни для кого не опасный и, в силу этого, с ним можно сделать все, что им вздумается…

В эту секунду Николаю показалось, что внутри у него что-то лопнуло, и в образовавшуюся пустоту хлынула злость – такая, что у него на мгновение потемнело в глазах. Он почувствовал, что кровь отхлынула от лица. Он знал, что в его лице не осталось ни кровинки, и его бледность не видна только слепому. «Пришли гоблины, суки, – с ненавистью подумал Николай. – Без ведома ввалились. Ну прямо: рус, сдавайса! Сапративления беспалезна! Ви окружены! – Николай усмехнулся и мысленно произнес. – А вот хрен вам – а не «сдавайса»! Он еще раз внимательно осмотрел кабинет и бандитов. Они с усмешкой смотрели на него в восемь глаз. А может, ему просто показалось, что они усмехались – такое с людьми, неожиданно понявшими свою обреченность, случается. «Да в конце-то концов, есть же и на них управа! – подумал отстранено Николай. – Во всяком случае, я не собираюсь тут пластаться перед вами».

– Чем обязан? – резко спросил Николай, проходя к своему креслу. Ему так хотелось спросить: «Надеюсь, в мое отсутствие тут ничего не пропало?» Но он понимал, что делать это, во всяком случае, пока – не стоит.

– Будьте любезны, пересядьте, – попросил Николай человека в светлой одежде.

Тот хохотнул и сказал:

– Не стоит беспокоиться, Николай Степанович, мне и здесь удобно. А вы присаживайтесь, присаживайтесь. Будьте как дома.