Поэтому он перекочевал из кухни в мамину комнату. Тут он чувствовал себя в относительной безопасности.

Я бережно переворачивала листочки с записями. Узнавала любимые блюда нашей семьи и связанные с ними праздники.

Блокнот послушно отдавал приятные воспоминания и гордился тем, что сумел вызвать улыбку на моем лице.

Тоска и печаль на миг отступили и уступили место тёплым памятованиям.

Мне на руки выпал листочек, на котором круглым маминым почерком было написано: «Грушевый пирог». Рецепт был старый, из начала 80-х. Тогда мы жили в Иране. Мне было 5 лет.

Папа работал в посольстве руководителем отдела по внешним связям. А мы с мамой были на хозяйстве. Посольские жены хвастались друг перед другом, у кого стряпня вкуснее да поизысканней. Именно тогда блокнот мамы пополнился этим рецептом.

Вот только испечь грушевый пирог было нереально. В Иране груш не было.

Но на мое шестилетие гостей встречал поджаристый, припудренный ванилью и кокосовой стружкой настоящий грушевый пирог!

– Но как тебе это удалось? – вопрошали удивленные женщины.

Мама только лукаво улыбалась и разводила руками.

Спустя годы родители проговорились, что груши нам прислали тогда контрабандой прямо из Москвы. Спасибо папиным связям и дипломатической почте.

А мама прослыла среди посольских жен законодателем вкуса.

За грушевым пирогом была страница с рецептом украинского борща.

С ним была связана одна забавная история. Мама записала этот рецепт со слов дедушки, который служил в Харькове.

Он варил его по всем правилам со старым салом и «квасолей». Варил в скороварке. Чтобы поскорее.

Однажды старая скороварка не выдержала и взорвалась. Весь борщ оказался на потолке и стенах. Мы потом долго отмывали кухню, слушая дедушкино ворчание со стремянки. Мама после этого решила варить борщи только в простой кастрюле.

Веселые воспоминания погрузили меня в счастливое детство, и не сразу угадала, что дверь за моей спиной еле слышно открылась.

Я обернулась. Папа с полотенцем через плечо стоял в дверях.

– Можно? – шепотом произнес он, как будто боялся кого-то потревожить.

– Да! – коротко ответила я. Захлопнула толстый блокнот и повернулась к отцу.

Он прошел в комнату. Сел в кресло. Нависла тягостная тишина.

– Папа! – спасая положение, промолвила я. – Что случилось с мамой?

– Она умерла, – ответил он.

– Да нет! – рассердилась я. – Это и так известно. Что с ней случилось?

Отец и мать жили одни. Мы с братом давно переехали в столицу. Обзавелись собственными семьями и с родителями общались только по телефону.

Все оборвалось в один миг, когда позвонил папа и чужим, сдавленным голосом сообщил, что мамы больше нет.

Все подробности при встрече.

Мы с братом примчались так быстро, как могли. Кутерьма с размещением родных и похоронами не дали возможности поговорить с отцом.

И вот только сейчас, когда все утихло, состоялся этот нелегкий разговор.

Я выжидающе смотрела на отца. Внутри поднимались раздражение и гнев от пугающей неизвестности.

Он выдохнул и произнес:

– Опухоль. Опухоль височной доли. Слишком поздно обнаружили и не дали надежды.

У меня в голове вихрем пробежало немое кино. Вот мама, выдумщица и хохотушка. Вот наш дом, уютный и родной. Вот врачи, приговор, и как точка в истории – смерть.

Мне вдруг отчаянно стало жалко отца. Я вдруг поняла, как трудно ему было в последнее время, а он молодец, держался. Эгоистичный гнев и глупое раздражение улетучились. Душу затопила любовь и сожаление.

Я тихо подошла к папе. Села у ног. Обняла худые колени и чуть слышно выдавила из себя:

– Прости!

Мне всегда было так трудно извиняться!