– Ну, что же ты вытворяешь? – склонив набок голову, проникновенным низким голосом вопросил наконец Шалкар. Непонимающее молчание Альфео приняло в себя его наполненные горечью слова, поглотило и вновь заполнило окружающее пространство. – До сих пор не можешь русский язык выучить… – со вздохом, скорее сочувствующим, чем осуждающим, Шалкар подался вперед и слегка улыбнулся. – Ну вот как с тобой разговаривать! Не звать же всякий раз переводчика, – сокрушенно качая головой, несколько секунд он всматривался в непроницаемое лицо итальянца, продолжавшего торжественно и немо стоять в центре комнаты. Только шляпа, слегка заметно подрагивающая в опущенной к полу руке, выдавала в его окаменевшей фигуре признаки живого человеческого присутствия. Любой памятник, посмертный, а уж тем более прижизненный, должен быть соотнесен в своих габаритах с масштабом занимаемого постамента. В бесконечном размахе шалкаровского кабинета низкорослый, коренастый и подчеркнуто несгибаемый Альфео выглядел поистине трагикомично.

Кровавая искра недоброго веселья промелькнула в смоляной бездне глаз хозяина пространства.

– Как можно порочить честь этой прекрасной и почтенной дамы! – неожиданно громко, почти по слогам, выговорил Шалкар. – Она же замужем! Ты это понимаешь?

Тень легкого недоумения промелькнула по застывшему лицу Альфео и спряталась под нацепленную маску непроницаемости. Безответность, порожденная непониманием, глухой стеной стояла между артистом и продюсером. Удрученный вздох последнего упал в застоявшуюся тишину. Поднявшись из кресельных глубин, Шалкар неспешно обошел стол и почти вплотную приблизился к итальянскому визитеру.

– Твои ухаживания испортят ей репутацию, понимаешь? – наклонившись к уху Альфео, вполголоса произнес мужчина. Лицо иностранца продолжало оставаться возмутительно невозмутимым. – Да ты садись, чего стоишь, как памятник самому себе! – вернувшись в кресло, махнул рукой продюсер, приглашающим жестом поддержав тусклую искру согласия в стоическом взгляде Альфео.

– Присаживайся, дорогой синьор, – терпеливо повторил Шалкар. Трудно быть памятником самому себе, и Альфео, скосив глаза на маячивший прямо перед ним стул, не смог устоять перед соблазном улучшить собственное положение. С неслышным вздохом облегчения он сделал шаг вперед и с достоинством присел на краешек мебельного уродца. Откинувшийся в кресле Шалкар с явным удовольствием созерцал неудобно сидящего напротив него несуразного человечка, который умудрялся, несмотря ни на что, сохранять величественность своей осанки. Правда, сохранял он ее недолго. Сизая тень, пролезшая за спиной Альфео в кабинет из-под двери в приемную, обвилась вокруг одной из ножек утлой мебели, и та внезапно и с хрустом подломилась. Ни один из памятников не способен сохранить равновесие, когда стоящий под ним пьедестал проваливается в тартарары. Упавший навзничь итальянец продемонстрировал миру хлипкие подметки порядком поизносившейся обуви, в качестве бонуса за эффектное падение заработав приличный ушиб копчика. Боль обладает чудотворной стимулирующей силой, воскрешая к жизни по всем параметрам безжизненные тела. Вскочив на ноги, держащийся за филейную часть артист с совершенно живым негодованием уставился на бесстыдно валяющийся у его ног разломанный стул.

– Ostia!!! – категорически непечатной итальянской лексикой он изрыгнул на несчастную мебель переполнявшее душу праведное негодование. – Ostia!!! – обуреваемый шквалом до сей поры сдерживаемых эмоций, Альфео яростно набросился на останки стула, стремясь, очевидно, стереть всяческие доказательства своего позора с лица земли. Увы, подобное желание зачастую только усугубляет следы происшедшего, превращая их в настоящие того последствия.