– Если заорешь, перережу горло. – Сквозь зубы процедил он и быстро провел лезвием по лицу, разрезая щеку и губы.

Я задергался, глаза расширились от боли, которая пронзила лицо, не выдержав, заорал. Кровь тут же хлынула по щеке, затекая в рот, заливала подбородок, шею. Едва не захлебнувшись, стал отплевываться, лицо жгло пламенем.

От того, что я таким нечеловеческим голосом огласил окрестности, сын мельника запаниковал и отпрыгнул от меня. Испуганно вращая головой, озираясь по сторонам, тут же отбросил в сторону нож и, вжав голову в плечи, побежал домой.

Продолжая дергаться, я надрывно выл, кровь хлестала не переставая.

В своей агонии даже не заметил, как появились взволнованные люди, неся зажженную лампу, освещая себе путь. Их пришло человек шесть. Шествие возглавляла Марфа, жена управляющего, которая вернулась из города. Узрев меня в таком ужасном виде, они все запричитали, заголосили, стали что-то орать, а две из них побежали за хозяином.

На первом этаже дома зажегся свет, а немного погодя пришел и он, в сопровождении женщин, мрачный, злой, заспанный.

В этот раз никто не сдерживал себя, единственную женщину, которую побаивался хозяин, была Марфа. В ее присутствии и другие осмелели, с криками дружно набросившись на него. Крики, какой он изверг, садист, бездушный человек, разносились на всю округу.

Марфа была большой женщиной в прямом смысле этого слова. Ручищи у нее тоже были будь здоров. Как-то врезала одному мужику, тот просто отлетел на несколько метров, грохнувшись на землю.

К тому времени я был весь в крови, она струилась по ногам и стекала на землю. Испытывая сильную слабость, начало мутиться сознание, перед глазами все плыло.

Мельник, с осторожностью взирая на Марфу, подошел ко мне. Пренебрежительно глянув, зло, грязно выругался. Затем, обходя ее стороной, произнес, что, мол, если меня так жаль, то можете забирать и сами выхаживать. Но он не видит в этом смысла, я все равно сдохну, крови много потерял, уже не жилец.

После чего, не обращая внимания на причитающих женщин, быстро удалился, продолжая материться из-за того, что его подняли среди ночи из-за какого-то полудохлого щенка.

Женщины захлопотали вокруг меня, кто-то прижал тряпку к ране, чтобы остановить кровь, кто-то сбегал за ножом, чтобы разрезать путы. Дальше я уже ничего не помню, потерял сознание и провалялся в беспамятстве больше недели.

Когда пришел в себя, то обнаружил, что лежу в маленькой комнатке на топчане, забинтованный полосками какой-то тонкой ткани, прикрытый сверху стареньким одеялом.

Потом мне рассказали, как меня принесли полумертвого в это подсобное помещение. Промыли раны, кто-то из женщин неумело, но заштопал щеку. Намазали заживляющей мазью из трав, забинтовали, затем долго поили настойками, скинувшись, приобретя их у лекаря. Даже особо не надеясь, что выживу, продолжали лечить.

Времени потребовалось много, прежде чем я окончательно пришел в себя и, скрепя от боли, смог вставать на ноги. Немного набравшись сил, стал работать и в итоге полностью оправился, что для многих было удивительно.

Сына мельника я долгое время не видел. То ли он скрывался, то ли боялся меня и не хотел попадаться на глаза.

Прошло время, я окончательно выздоровел. Он все-таки подкараулил меня как-то вечером, появившись внезапно из-за угла и стиснув зубы, мстительно прошипел:

– Я тебя предупреждал, чтобы не орал, но ты не послушал. Только не надейся, что теперь будешь жить спокойно, мерзкий урод, – он мстительно прищурился. – Ты, погань, все равно сдохнешь в страшных мучениях. Я уже все придумал. Живи и трясись от страха, скоро придет твой мучительный конец. – Толстяк зарычал, еще раз зыркнув на меня, быстро скрылся за сараем.