А Мефистофелю снова снились кошмары. Он пытался вырваться из объятий сна и не мог этого сделать. Кто-то неведомый во сне или наяву (не разберешь) твердил упорно, что все уже сделано. Ничего не изменить. Но то ли еще будет.

Но что же такое еще должно было произойти – спрашивало невиданное существо.

Зарычал во сне его пудель. Что ему снилось? Это навсегда останется тайной даже для его верного хозяина. Но, неожиданно пробудившись, он, не мигая, смотрел на хозяина, будто видел его впервые и никак не мог узнать.

Собаке передается настроение хозяина. А может, он хотел убедиться в том, что с ним еще ничего не случилось. Но он почувствовал грядущую беду и тихонько завыл.

Мефистофель сердито взглянул на него, но ничего не сказал. Да и что говорить, если он позавидовал последнему рабу, спокойно развалившемуся где-то под открытым небом. И ничего не волновало, не угрожало, не пугало его – покой, доступный любому простолюдину был несбыточным желанием для властелина. Он бы поменялся местами с этим рабом, сначала хотел поменяться, но потом передумал.

Все проходит. Пройдет ночь. Она унесет с собой все кошмары. И он снова будет властелином. Власть – самая сильная зараза, от нее невозможно отказаться и избавиться. Только лютая смерть может безжалостно отнять ее, ничего не давая взамен. Но пока ты жив, ее нельзя выпускать из рук, остается только наслаждаться властью над этим миром. Да и что греха таить и кокетничать, никакая смерть ему не грозила.

Вот если бы не эти бродячие герои всех мастей и страстей. Они шастают по векам, они возвращаются снова, чтобы прожить еще одну жизнь, свято верят в то, что можно что-то исправить. А ему возись с ними как дураку со ступой Ему придется принимать решение.

№№№№№№

Но то, что предстояло совершить Мефистофелю на этот раз, могло в дальнейшем лишить его всего на свете.

Кто послал именно ему такое испытание? Почему вторжение в его мир этого бродяги не совершилось несколькими годами раньше или позднее?

И кроме самой высокой платы за власть – одиночества властелина, он получит еще вечную славу и вечное проклятие.

Мефи был силен и неуязвим для всех своих врагов лютых. Пусть размножаются бездарности, он, наделенный даром, останется в этом мире единственным и неповторимым. Но никто не сможет гордиться ни его дружбой, ни родством с ним. Абсолютное одиночество – вот что ему доставалось вместе с властью. Но он не мог допустить, не должен допустить рождение гения. Это как в старом мифе – сын превзойдет в силе и убьет отца. А это совсем другая история. Ему надо поучиться этому у Зевса, хотя за того был весь мир, а он оставался в полном одиночестве. Ну если не считать Люцифера. Хотя заставить его служить себе он вряд ли сможет, вот в чем его главная беда. Никого рядом с ним не остается совсем.

Мефи точно знал, что останется в веках и в их писаниях, сначала в легендах и мифа, а потом в творениях писателей. Фамилию главного из них он слышал, но не запомнил, ничего, у него все еще впереди, придет время и запомнит, даже познакомится с ним. Герои должны знать своих писателей, тем более такие герои как он, принадлежащие мифомистике самой, а не просто литературе. И эта мысль на миг оживляла, согревала его ледяную душу. Люди и через сто, и через тысячу лет будут помнить о нем. А помнят они только о тех, кто строил храм и еще о тех, кто разрушил его. Вторых помнят лучше, чем первых. Строители чаще всего остаются безымянными, запоминают разрушителей. Но в том-то и дело, что вечно желавший зла, он будет совершать благо в те эпохи, когда его некому будет совершать, тут его писатель прав, совершенно прав.