– Амедео, – коротко сказала. Людоед любезно заурчал, хватая за ноги повитуху и Ингу. На них Таната старалась не смотреть.

Ожидание заняло не более минуты. Садау, волоча за собой трупы, не успел скрыться с глаз, как знакомый негромкий смех коснулся слуха. Таната резко обернулась.

– Ведьма, – ласково произнес инкуб, придвигаясь ближе. – Время идет, а ты все приходишь и приходишь… Потеряла кого? Не меня ли?

Таната поймала себя на том, что уже тянется к дивно очерченным губам, пропуская все слова мимо ушей. Замерла, отдернула пальцы. Отступила назад, тогда как белокурый Амедео рассмеялся, покачивая головой.

– Возраст, внешность… Не имеют значения, душа моя, пока ты желаешь меня… – наклонил голову, предлагая подойти ближе, – видеть рядом.

Таната сделала еще один шаг назад.

– Мела, – сказала. Брови инкуба взлетели вверх, следом он нахмурился, припоминая, кто это. – Моя дочь. Была здесь. С кем?

Амедео насмешливо покривил губы.

– Дочь? – облокотился о ствол позади себя. – Та неуемная особь, пугающая всякого, кто оказывается в пределах ее видимости и досягаемости?

Таната повторила его жест, сложив руки на груди. Они дрожали, поэтому так вышло лучше всего скрыть страх.

– Она принесла двух детей, которые уже больше ваши, чем наши. Теперь хочу знать, что с ними теперь делать.

Амедео, сообразив, что окончание ночи ему светит провести в нелепых беседах, зашипел, показав свой настоящий лик. Злобно, рассерженно исказились плавные до этого черты.

– Не слежу, кто чем занимается, – оттолкнулся от дерева, выпрямился. – И, поверь, те несмышленыши интересуют нас прежде всего с точки зрения покоя. Дети ничего дать не могут, поэтому держи подальше их, если хочешь уберечь.

О том, что она отличается от мальчишек деревни, Тай знала всегда, но только к восьми годам поняла, насколько серьезны эти отличия, и что никакими усилиями и драками их ей не преодолеть.

С самого детства видела она лишь ограничения, коротко стриженные волосы и невзрачные штаны с рубахами, вечно грязные и рваные после потасовок с соседскими ребятами, тогда как Йена заплетала в длинные косы цветы и носила яркие платья, а те же мальчишки, что лупили Тай, сестре приносили леденцы и топтались под окнами. Множество раз Тай втайне от мамы и бабушки расчесывала пряди сестры, ласкающие огрубелые пальцы легчайшей золотистой паутиной, и с досадой ерошила собственные вихры, короткие и оттого завивающиеся в кольца. Намокнув от пота после очередной драки, они делали ее похожей на барашку. А взгляды, которыми одаривали соперники после того, как их разнимали, существенно отличались от получаемых Йеной. Это выводило из себя и заставляло бить жестче.

Она была меньше, легче и гибче деревенских детей, с которыми ввязывалась в драки. Они насмехались и издевались, задирали и пакостили. Тай осваивала хитрость, поняв, что силой их не одолеть. Стиснув зубы, роняя из рук палку от усталости, раз за разом разбивала лоб и на собственных ошибках училась искать слабые места, а после еще и пользоваться ими. Мелек, ребенок старейшины Огия, сурового дяденьки с тяжелым взглядом и еще более тяжелой рукой, из всех ребят казался самым приятным и не столь злобным. Тай множество раз ловила себя на мысли, что хотела бы не валяться с ним в грязи, пытаясь оторвать его руки от своей шеи, а посидеть на берегу запруды, за полосой деревьев, и просто помолчать. Поговорить. Чтобы он приобнял за плечи так же, как делал это с Йеной. У него в глазах среди болот прятались коричневые точечки; Тай разглядела их, когда Мелек набросился и свалил их двоих на землю, а пока заглядывалась, он разбил ей нос. После извинился, смущенно как-то, и глянул на Йену, хмурящую брови. Сестра долго потом отворачивалась от Мелека, сердясь за брата, а сам Мелек пытался исправиться, в итоге их бои с Тай стали походить больше на тренировки, а не на избиения.