Через полтора месяца, когда края ключицы надёжно срослись, Зенон провёл ещё одну операцию, удалив из плеча Саксума ставшую ненужной бронзовую пластину.

Рука теперь вроде бы действовала, но каждое движение ею вызывало режущую, прошибающую по́том, боль в плече.

Другой напастью для выздоравливающего декуриона стала лихорадка.

Первый её приступ свалил идущего на поправку Саксума сразу же после Сатурна́лий, как раз перед наступлением нового – семьсот семьдесят седьмого от основания Города – года. Провалялся тогда Саксум в госпитале без малого две недели и только начал было вставать на ноги, как новый приступ – гораздо сильнее первого – вновь уложил его в кровать, теперь уже на целый месяц, и чуть было вообще не отправил ослабевшего декуриона к праотцам.

Теперь Саксум пребывал на положении выздоравливающего. Это положение предполагало: усиленное питание – в виде огромных порций полбы с козьим молоком и мёдом; ежедневное посещение терм и, кроме того, выматывающие, изнурительные, слёзовыжимающие – два раза в день – занятия по разработке подвижности раненого плеча, которые с достойным лучшего применения старанием проводил с декурионом младший госпитальный лекарь Кэ́со Пра́стина Кек – огромный, одноглазый и угрюмый, как недобитый Аполлоном кикло́п.

На пятый день своего «выздоровления» Саксум уже чуть ли не прятался от неумолимого Кэсо Кека, на полбу без содрогания смотреть тоже не мог, единственное, что ещё доставляло ему удовольствие, было посещение терм. Каждый день после обеда он шёл в расположенное рядом с госпиталем, только недавно отстроенное, просторное здание и часами нежился там, лениво перемещаясь из кальда́рия во фригида́рий и обратно, плескался в тёплом, отделанном па́росским мрамором, бассейне, засыпал под ласково-умелыми пальцами раба-банщика, умащивающего его тело ароматными маслами, просыпался и вновь шёл в наполненный горячим паром кальдарий… Впрочем, счастье никогда не бывает полным, заканчивалось всё это всегда одинаково – в термы приходил Кэсо Кек и райская идиллия превращалась в кошмар…

Во дворик ленивой походкой утомлённого роскошью патрикия вышел Кассий. Вышел и сразу замер, уставившись на вакханалию, царящую вокруг его миски. Во всём облике кота проступило выражение некой растерянности и даже ошарашенности. Подобной наглости от пернатых, которым он, в общем-то, спуску никогда не давал и постоянно держал в страхе, кот явно не ожидал. Впрочем, длилось оцепенение недолго. Усы Кассия растопорщились, шерсть на загривке встала дыбом, кончик хвоста начал подёргиваться. Видимо, кот смекнул, что полба с птичьим мясом – это гораздо вкуснее, чем просто полба без мяса, и… охота началась. Кассий припал к земле, походка его сделалась пружинистой и текучей. Это уже не был утомлённый жизнью, праздный и ленивый патрикий, это была пущенная в цель стрела, идущий в атаку дикий зверь – стремительный, беспощадный и неотвратимый, как Фатум. Синичьей стае сегодня явно суждено было быть изрядно прореженной. Саксум, откинувшись затылком на прохладную стену, с интересом наблюдал за развитием событий.

В это время где-то в глубине госпиталя грохнула дверь, застучали по полу подкованные калиги, и в маленький госпитальный дворик буквально ворвался рослый розовощёкий легионер в ярко-красном плаще преторианского гвардейца. Синицы брызнули в стороны. Кассий шарахнулся и нырнул под стул декуриона.

– Эй! Браток! – оглядевшись и заметив неподвижно сидящего под стеночкой Саксума, басовито осведомился гвардеец. – Где-то тут у вас декурион лежит, Симон Саксум. Не подскажешь, как его найти?