Юноша помрачнел и замолчал.

– Было бы смешно, Арри, с моей стороны, пытаться утешать вас и вселять какие-то надежды, я не настолько глуп. Что касается меня, то я также не придаю большой ценности подлунным ажиотажам и антуражам, но в целом этот мир для меня все же не пропал.

– Он висит в нигде и пропадает ежесекундно.

– Но и возрождается!

– Для чего? Чтобы сильные поедали слабых, а затем и сами отправлялись в глотку молоха?

– Арри, не только для этого. Параллельно идет подспудная эволюция, и глубинные толчки непостижимой динамики надрывают эмпирику. В каждом явлении есть что-то помимо того, что оно есть.

– Трудно не согласиться. Но мне часто кажется, что громче всего о себе заявляет Ничто. Нет таких изворотов логики, такого подъема вдохновения, таких органов восприятия, чтобы на него реагировать. Но каким же неизъяснимым способом дает оно о себе знать? Вот еще один парадокс.

– Вы надеетесь распутать его в Храме?

– Конечно, нет. Мы неоднократно поднимали схожие темы. Истина не поддается ни зрению, ни умозрению, нужно перешагнуть поле видимостей под эгидой вышней воли. При этом возникает закономерный вопрос: что останется от личности, совершившей такой переход, не исчезнет ли состоящий из иллюзий человек вместе со своими иллюзиями? Вы сказали, что в каждом явлении есть нечто сверх его самого. А в Храме пульсирует слишком много того, что сверх…

– Я не могу анализировать ситуацию, используя ваши категории, мои умозаключения о святилище – более стесненные и приниженные, а зачастую я воспринимаю его на уровне эмоций и сокрушаюсь от факта, что этот баснословный гигант никогда не снизойдет до знакомства со мной.

– Сложно в этой связи что-нибудь посоветовать.

– Все очень просто, Храм не принял меня.

– У вас свое предназначение.

– Свое… Мой стоицизм увядает, дорогой друг. Вы отчасти успокоили меня, пообещав житейскую стабильность на старости лет, а настоящий покой только у покойников. Но и относительный я ценю высоко и пытаюсь уравновесить разноречивые склонности моей натуры. Вспомните, Арри, ведь бывали достойные рыцари метафизики, или все равно как их назвать, которые выражали себя и в общественной деятельности, некоторые даже имели семьи. Эта их ипостась была, несомненно, ущербной, и тем не менее…

– Я это вполне допускаю, – согласился принц, – почему бы и нет? Подлинный масштаб индивида не определяют формы бытового уклада. Положим, он вынужден лепить горшки или заседать в комиссиях, склонен к огородничеству или атлетике, в любом случае его корневая самость остается незатронутой. Ни наличие родственных уз и компонентов социальности, ни их отсутствие не могут оказать влияние на безраздельное состояние личности. К одиночеству нельзя прикоснуться.

– А вам добропорядочное светское обустройство не импонирует?

– Ничуть. Вы спрашивали, что я надеюсь обрести в обители, и я не нашел ответа. Теперь на новом витке наших рассуждений могу заявить: в Храме я в первую (или в последнюю) очередь ищу спасения от любого семейного и гражданского статуса на планете.

– Для вас никакой не приемлем?

– Никакой.

– А у меня, Арри, иногда случались неуклюжие рывки навстречу манящей, пряно пахнущей сумятице. Я всегда был одинок и вне милости. Я понимал, что это удел знающего, и мне было лестно считать себя таковым. Но тихая внутренняя тоска порой накалялась, и тогда казалось, что ее мог бы унять добрый приятельский жест, если бы кто-нибудь, например, спросил, как я себя чувствую. Это никого не интересовало, никому не хотелось ни развеселить меня, ни предложить мне помощь, я был только учитель, о котором забывают сразу же, покинув учебную комнату. Разумеется, во мне было достаточно мужества, чтобы в таких условиях жить дальше и жить достойно, но подчас грубая и знойная радость дышала где-то совсем близко, и росло желание хоть немного к ней причаститься. И я находил ее: в музицировании, в стакане вина, в магнетизме летней ночи, в дискуссиях с эрудитами, флирте с женщинами, но полного удовлетворения не было никогда, и я грустил и завидовал первому попавшемуся малому со счастливой улыбкой. Хотя, с другой стороны, я был доволен, что не втянут в грандиозное и одиозное коловращение. Вам не знакомы такие разнонаправленные порывы?