– Благодарю, но нет. Не могу.

Добротное тепло и без самопляса разлилось по телу. Стало так спокойно и уютно, даже если рядом был паразит Полуян, что я расслабилась, чуть стекла по лавке, а глаза стали вялые, не фокусировали мир с прежней быстротой. Хозяин же наоборот оживился и кликнул:

– Глафира! Кулебяку ставила сегодня?

– А как же, – с готовностью подтвердила женщина, появляясь из-за печи. – С трем начинками, всё, как любишь, батюшка!

– Так мечи на стол, чего ждёшь – второго пришествия Богини?

Я сообразила, что меня опять собираются кормить, и вяло запротестовала:

– Если это для меня, то я больше ни кусочка не смогу съесть.

– У Глашки знатная кулебяка, – усмехнулся Полуян.

– А у меня тугой корсет, Дмитрий Полуянович, – я собралась с силами и села прямо. Вышеозначенный корсет, как всякое уважающее себя пыточное приспособление, призывал к порядку, сдавливая рёбра. Если я попытаюсь запихнуть в себя ещё и кулебяку, то умру от переедания, быстро и бесславно.

Полуян странно возбудился от моих слов, с лукавой усмешкой погрозил пальцем:

– Кокетка ты, Танюша, ох кокетка!

– Отчего же? – удивилась я. Вроде ничего такого себе не позволила…

– О корсете заговорила, не иначе как желаешь его снять! Так я помогу, душа моя!

Я только вздохнула, качая головой. Полуян север не теряет, точно кот в марте. С ним нужно держать ухо востро, а то не замечу, как стану любовницей смотрящего. Для бизнеса это, конечно, плюс. Но лично для меня – большой жирный минус… И рада бы забыть Городищева, а не могу. И никто мне больше не нужен.

– Если я сказала, что мне жмёт корсет, это означает лишь то, что мне жмёт корсет, а не то, что вы себе придумали, – ответила с достоинством. – Дмитрий Полуянович, устала я очень, можно ли мне подушку под голову, я тут подремлю немножко…

Смотрящий с досадой цыкнул:

– Эх, за кого ж ты меня принимаешь, Танечка! Неужто правда думала: оставлю тебя на лавке кемарить?

На это я даже отвечать не стала, тем более, что ответа и не ждали. Полуян хлопнул в ладоши, и в горнице снова появилась Глаша.

– Поди-ка отведи барышню в комнату да прислужи хорошенько. Ежели барышня на тебя пожалуется, отметелю так, что неделю в лёжку лежать будешь.

Глафира тоже ничего не ответила, подошла ко мне, под локоть взяла:

– Пойдём, барышня, устрою тебя на ночь.

Я поднялась с трудом, если честно. Обмякла вся как-то после переживаний и сытного ужина. Или обеда? Нет, всё же ужина, темно уже на улице…

Глафира провела меня в комнатку за печью. Там стояла просто шикарная кровать. В доме мадам Корнелии она лучше и шире, но для этого деревенского домишки даже эта была слишком велика. Я зябко повела плечами, не желая расставаться с шубой, а служанка сказала негромко, разбирая подушки:

– Ты, барышня, не жмись, постелька чистенькая, сегодня сама перестилала. Мне как батюшка велел приготовить для барышни комнатку, так я и простыней свежих принесла, и рубашечку из сундука достала.

– Полуян добрый, – протянула я, сбросив шубу на одеяло. – Ты, Глафира, не танцуй вокруг меня, только корсет помоги снять, а так я сама.

– Ага, – пробурчала она. – А потом Полуян мне рожу отрихтует под Гжель, только детишек и пугать на базаре.

– Не скажу я ему.

Села на кровать, ощущая огромную давящую усталость во всём теле. Что мне? Пусть делает, что хочет. Лёгкие руки развернули меня, ловкие пальцы расшнуровали корсет. Дышать стало проще. Глафира тихонечко зашептала:

– Ложись, ложись, барышня. Ох и худющая, откормить бы тебя… Ну ничего, ничего, утречком кулебяку поешь, а на вечер настряпаю пирожков разных. Ты с какой начинкой любишь? С капусткой? Или с рыбкой?