Пан Сигизмундус был оскорблен до самых глубин своей высоконаучной души, которая требовала мести и немедленно. Правда, месть оная представлялась мероприятием сложным, почти невыполнимым, ибо был проводник крепкого телосложения, немалой широты плеч да и кулаками обладал пудовыми.

- За между прочим, - пану Сигизмундусу пришлось за багажом спуститься, на что лесенка ответила протяжным скрипом.

- За между прочим, - пан Сигизмундус оправил шарф и, не имея иных возможностей отомстить, - лимерик, который он дал себе слово сложить при первой же оказии не в счет – обдал проводника взглядом, исполненным презрения. – Предки мои сражались на Вроцлавском поле! И я имею титул барона… от дядюшки достался…

Это он сказал для панны Зузинской, которая за эскападою наблюдала с немалым интересом.

Проводник вновь хмыкнул.

Титула у него не было, да только ему и без титулу жилось неплохо. И отступив в стороночку – панну Зузинскую, добрую свою знакомую, он поприветствовал кивком – проводник изготовился наблюдать. Вот тщедушный студиозус ухватился за сумку, запыхтел, отрывая оную от земли. И с нею в полуобнимку попытался подняться… едва не упал, и сумку выронил.

Что-то звякнуло.

Задребезжало.

А лик студиозуса сделался морковно-красным, ярким.

- Возмутительно! – воскликнул он.

Проводник отвернулся.

В его служебные обязанности, благодаря заботе Железнодорожного ведомства, были очерчены четко, и пронос багажа в них не значился.

Для того носильщики есть.

Отстав от сумки, студиозус принялся за чемоданы. С ними он управился легко, видать, не глядя на размер, были они доволи-таки легки. А после все ж вернулся к сумке…

- Что у вас там? - поинтересовалась панна Зузинская, которой сие представление уже успело надоесть. – Камни?

Студиозус отчего-то смешался.

Побелел. И неловко промямлил:

- Книги. Очень дорогие мне книги… монографии… - он все же поднял сумку, которую ныне держал, прижимая к груди обеими руками.

- Зачем вам книги? Там, - панна Зузинская махнула на рельсы, - от книг нет никакого толку…

Говорила она вполне искренне, но студиозус смутился еще сильней.

- Понимаете, - громким шепотом произнес он, косясь на проводника, который делал вид, будто бы занят исключительно голубями. Оные слетались на перрон, бродили меж поездов, курлыкали, гадили, чем всячески отравляли жизнь дворникам и иным достойным людям. – Понимаете… наш домовладелец – черствый человек… как мог я ему доверить то ценное, что есть у меня…

И рученькой этак сумку погладил.

Обернулся, смерив лестницу решительным взглядом.

- Мы с кузиной утратили наш дом… но обретем новый. Я верю…

- Два медня, - с зевком произнес проводник и руку протянул. – И помогу…

Деньги студиозус отсчитал безропотно. Но затое на ступеньку взлетел за проводником и сумку почитай выдрал из рук. И в вагоне ея пристроил в наилучшем месте, у окошка, тряпицею отер, бормоча:

- Знания – сила…

Кузина его, разобиженная, ничего не сказала.

Она устроилась на месте, согласно билету, и сидела с видом премного оскорбленным до самого отправления. Студиозус, также обиженный, правда, не на кузину, а на самое жизнь во всем ее многообразии несправедливостей, устроился напротив, с тощею книженцией в руках.

Этак они и молчали, с выражением, с негодованием, которое, впрочем, некому было оценить.

Первой сдалась панна Зузинская.

Она сняла шляпку, устроив ее в шляпную коробку, оправила воротник и манжеты машинного кружева, и сердоликовую брошь с обличьем томной панночки, быть может, даже самой панны Зузинской в младые ея годы.

Из корзины появилась корзинка, прикрытая платочком, и с нею, кроткая, аки голубица, панна Зузинская направилась к соседям.