– Н-ну… д-да… – Под взглядом женщины, которая была не просто женщиной, а офицерскою вдовой и офицерскою же тещей и ныне следовала до Журовиц, где квартировался полк зятя, улан окончательно смешался. – Так… кому ж еще…

– Извращенец! – тоненько воскликнул студиозус.

Ахнула немочная девица, которая удерживалась от обморока исключительно немалым усилием воли, и не от храбрости, но от любопытства. Доселе жизнь ее не баловала событиями столь волнительными.

– Я не извращенец! – Улан отчаянно покраснел. – Я приказ…

– А кто? Разве не вы собираетесь лезть под женские юбки?!

– В интересах короны… – прозвучало жалко.

– Небось и в панталоны заглядывать станете… – продолжил студиозус, и говорил он громко, так, что слышали его не только пассажиры и петушковские кобели, но и все петушковцы, до сего дня и не подозревавшие за уланами этаких намерений. – А то вдруг да хвост в них прячется…

– Так…

Про панталоны улан не подумал. А подумав, согласился, что звучит сие по меньшей мере странно, хотя и логично… в приказе-то не уточняют, какой хвост искать. Может, махонький он, навроде свинячьего? Аль вообще огрызком…

Офицер, супруга которого все ж изволила сомлеть, нахмурился.

– Какой кошмар! – громко произнесла девица с косой. – Какой позор…

– Отвратительно. – Офицерская вдова отпустила кошака, который, впрочем, обретенной свободе вовсе не обрадовался. – Вы и вправду собираетесь сделать это? Где?

– З-здесь…

Улан вдруг подумал, что задание, казавшееся поначалу нелепым, однако простым, на деле обещало множество сложностей.

– То есть, – сухой строгий тон вдовы заставил его тянуться и вытягиваться, – вы полагаете, что приличные женщины станут раздеваться прямо здесь…

Она ткнула пальцем на обочину дороги, пропыленную, грязную, обыкновенную такую обочину.

– На глазах у всех мужчин? Посторонних, прошу заметить, мужчин…

Кто-то взвизгнул.

И Нюся, решившись – а что, все стыдливые, чем она хуже? – заголосила:

– Ой, мамочки… ой, что деется, что деется… – Голос у Нюси был хороший, громкий, ее в родном-то селе завсегда по покойнику плакать звали, потому как жалостливо выходило. И громко, конечно. – Опозорить хотят… по миру пустить…

– Прекратите! – не очень убедительно произнес улан и за саблю схватился, не потому как желал применить – применять оружие супротив гражданских было строго-настрого запрещено, – но прикосновение к рукояти его успокоило.

Но только его.

Поддерживая Нюсю в благом ее начинании, завыли девки-невесты, и панна Зузинская заговорила тоненько… верещал студиозус, взывая в едином порыве подняться против властей…

Офицер крутил ус, глядя все более недобро.

Вдовица наступала…

– …вы требуете невозможного… и сомневаюсь, чтобы корону действительно интересовали женские панталоны…

– …совершеннейшее беззаконие…

– Послушайте… – Улан обратился к монахиням, которые молчали, стояли себе, смиренно потупив взоры… – Вы же понимаете, что мне надо…

И, наклонившись, за рясу уцепился, дернул вверх.

– Богохульник! – тоненько взвизгнула монахиня, отскакивая.

– Извращенец! – Студиозус не упустил случая. – Ничего святого нету!

Вторая монахиня, верно решив, что увещевания делу не помогут, обрушила на макушку улана зонт.

– Прекратите! – Улан от зонта увернулся. – Немедленно!

– Представители властей нападают на беззащитных монахинь… – Студиозус умудрился ввернуться между монахинями, которые как раз особо беззащитными не выглядели, напротив, улану вдруг подумалось, что сестры сии в комплекции мало ему уступают. – Прилюдно срывают с них одежды…

Господин в ночном колпаке кивал, радуясь, что этакие пассажи не пропадут втуне… а ведь звучит.