Когда солнце село, Дукат высунулся из-за двери и крикнул мне:

– МакАртур, выпейте горячего чаю, не хватало, чтобы вы простудились и скинули всё на мои плечи.

Нехотя я поплёлся в наш домик. Странное дело, я совсем не замёрз, словно мороз в моей душе уравновесил холод снаружи. Сегодня я потерял своего единственного друга, и даже не знаю, что с ним на самом деле случилось.

Дукат сунул мне в руки огромных размеров кружку с крепким чаем, обильно сдобренную чёрным ромом и специями, судя по запаху. В жидкости плавала, наверное, половина лимона, нарезанная дольками. Я с сомнением посмотрел на начальника, но он сказал строго:

– Давайте, МакАртур, давайте, пейте, пока грог горячий. Это не выпивка, а лекарство.

Я торопливо выхлебал крепкое пойло, грог растёкся по моим жилам и немного затуманил мозг. Я благодарно кивнул Дукату и снова натянул свой макинтош. Дукат скривился:

– МакАртур, вы не хуже меня понимаете, что Маршаллу уже ничем не помочь. Температура воды около нуля, прошёл целый день. Он не выжил бы даже, если б выбрался на берег.

– Простите, сэр, но я не могу иначе. Я всё равно не усну, – ответил я.

С зажжённым фонарём в вытянутой руке, я выскочил наружу, а Дукат, недовольно бурча под нос, удалился в спальню.

Порыв ветра качнул меня, а может, в гроге было слишком много рома. Подавив отрыжку, я двинулся по берегу, внимательно глядя с обрыва вниз, и стараясь не поскользнуться на поросших мхом и присыпанных снегом камнях. Я метался по островку, прекрасно понимая, что потеряться тут просто негде. Надежда покидала меня постепенно, вместе с силами. Я всё меньше мог сопротивляться порывам ветра, и меня всё больше тянуло присесть на камень и отдохнуть.

Я решил ещё раз спуститься к месту нашей высадки и посветить фонарём, подавая сигнал. Затея, глупая совершенно, ведь у меня над головой в темноту над морем бил яркий луч маяка. С трудом удерживая равновесие на скользких камнях, я спустился вниз. Осмотрел, на всякий случай, всю нашу крошечную бухту. Пусто, только блестят мокрые камни и морщится недовольно вода, перемешивая гальку.

Мне стало так неуютно и грустно, что с ослабевшими коленями я опустился на валун у самой кромки воды. У моих сапог плескалось море. Фонарь показался невыносимо тяжёлым, и я поставил его за спину. Завернувшись в макинтош, я зябко втянул голову в плечи. Глядя на свой тёмный силуэт, колеблющийся на поверхности воды, я погрузился в грустные мысли.

Мне показалось, что один из камней в бухте: дальше, у самого выхода из неё, ушёл под воду. Я напряг зрение, но больше ничего не менялось: море оставалось спокойным, и скалы никуда не перемещались, как им и положено природой. Я с тоской поднял глаза на уходящий вдаль луч света, подпитываясь его чистой силой, а когда опустил взгляд, увидел округлый камень, торчащий над водой там, где его совершенно точно не было: ровно посередине бухты. У меня на глазах он ушёл под воду.

Со смешанным чувством страха и надежды я вскочил на ноги и схватил фонарь, но свет его был слишком слаб. Как я ни вглядывался, рассмотреть что-то на расстоянии больше трёх ярдов я не мог. Я снова вскинул глаза к небу и в голове вспыхнуло: надо бежать к Дукату, уговорить его направить свет маяка сюда, на бухту. Я не успел сделать и шага, как услышал тихий голос Маршалла:

– Мистер МакАртур, погасите фонарь, пожалуйста.

Да, это был голос Томми, но ровный и безжизненный. Я обернулся: в неверном свете фонаря заплясали тени на серой стене утёса, и одна из них с тихим плеском ушла под воду.

"Отец наш Небесный Да Святится Имя Твое Да приидет Царство Твое Да будет Воля Твоя На земле, как и на Небе…" – зашептал я тихо и сразу устыдился своего стеснения. Я договорил молитву громко, в полный голос. И в тот момент, как я сказал "аминь" и осенил себя крестным знамением, Маршалл сказал: