Это – жрецы.

Стихийные которые.

– О, замечательно, – оживился Цархон, увидев пополнение. – Милые дамы, ваша работа – в тазу. Обваливайте эти восхитительные кусочки в муке – и на противень! Тут же! Незамедлительно! Сегодня будем пить вино, сегодня будет праздник!

– Седина в бороду, бес в ребро, – подсказал Варгул.

– Это уж точно! – легко согласился жрец Земли. – Со всеми вытекающими последствиями! Дамы! Принимайте заготовку!

Заготовка, являвшая собой печень, истекала соком чужеземных лимонов-желторотиков и неповторимым букетом ароматов, и Риаленн, которая как будто и не была голодна, вдруг ощутила поистине зверский аппетит. Должно быть, это сказалось ледяное купание, а может, и танец… или песня… Что же касается Схайли, она ловко обваляла оленину в муке и лоно железного противня, шкварчащее маслом на разные голоса, приняло в себя первую порцию сырого мяса.

Риаленн готова была каждую минуту сойти с ума или умереть, но все шло, как полагается: шипело масло, вгрызаясь в плоть сквозь поджаристую корочку, приплясывали вокруг растерзанного зверя три мясника, и собственные руки колдуньи против ее воли уже обваливали в муке очередной кровоточащий кусок. Дым стоял коромыслом, трещала печь, январь заглядывал в окно поднявшимся солнцем, сверкало в его лучах Чистозеро – и вдруг Хранительница почувствовала, что все не должно было произойти так, не… не должно было…

А как – должно было?

… костяной клинок под сердцем, губы пестрой кошки – кровь и мех, и следы когтей в снегу, и обрывки черного платья…

… Харст и Лансея над холодеющим телом, ночью, с ножами…

… огонь – помнишь? все помнишь? помни…

… четыре стальных лезвия – на одно-единственное сердце…

– Эй, Астри! – это, конечно, Цархон. – Присмотри за печкой, пока я унесу остатки в погреб.

Риаленн обернулась – как раз вовремя, чтобы увидеть, как хилый старичок, насвистывая, поднимает на плечи половину оленьей туши. Сам открыл дверь, сам закрыл ее за собой. Тем не менее, никому из оставшихся и в голову не пришло удивиться, что свидетельствовало о том, что подобные штуки Цархон выкидывает не в первый раз.

И снова – неприятный холодок: как будто не в доме она, где проходит ритуал Очищения, а в ловушке. В хитрой и опасной ловушке.

Улыбается Схайли, но за этой улыбкой, и за весельем Цархона, и за молчанием Варгула, и за смеющимися глазами молодого варвара Астереля стоит что-то пугающее. Чужое. Мертвое. Неужели ошибся Тахриз, неужели старый Харст не знал, о чем говорил, уверяя ее, что Очищение – совершенно безопасный обряд? Что происходит? Что плохого – произошло, произойдет или… или прямо сейчас и происходит?

Ее размышления прерывает крик жреца Земли.

– Вина! – кричит Цархон, врываясь в дверь. – Да, вина, самого крепкого, что заменит оленью кровь в наших жилах! Вина, чтоб его!!! Астри, старая макака, лезь в погреб!

Это самые откровенные слова, которые слышит сегодня Риаленн.

Потому что скрывающаяся за шутками и прибаутками тревога серой помоечной крысой высовывается из норы, водит усиками, ищет добычу – мягкое, боязливое сердце. У Хранительницы оно почти такое и есть. Почти – потому что привыкла бояться, привыкла видеть за обыденностью повседневной жизни то, что не каждому следует видеть, и уж тем паче – чувствовать, и поэтому злой крысюк только смотрит маленькими жадными глазенками, но не может укусить: зубы коротковаты.

Они уже сидят впятером за ужином – ночь поспешила укрыть свою тайну – и вот в каменных кубках бьется старое вино, и шум в голове Риаленн оборачивается словами, которые напрочь выбивают хмель: говорит Астерель, и крыса тревоги вылезает из норы и потягивается: правда краснополосым аспидом лезет за пазуху с октябрьского ветродуя – погреться. Выбросишь? Убьешь? Не поверишь? Как бы не так…