Когда мы спускались по парадной лестнице, Макар поддерживал меня за локоть, и я старалась как можно более аккуратно ставить ноги. Постоянно приходилось на что-то наступать, и оно неприятно хрустело под моими ботинками.

− Кости это, − пояснил секретарь, − мышиные. Слуги уже давно отказались их убирать, поскольку неблагодарное это дело. Собираешь скелетики, а мыши снова дохнут. Да и весь этот дом бесполезно убирать и ремонтировать, потому что разложение идет, и никак его не остановить. Впрочем, все это понимают, и никто ничего не делает, только на перинах лежат, да думы думают.

Находясь в отдалении от своей начальницы, Макар Иванович стал более разговорчив, и я, воспользовавшись этим, решила поддержать беседу:

− Слышала, этот дом болеет из-за того, что в нем сейчас нет Хозяина. Но где же он?

− Да его и не было никогда, − вздохнул секретарь. Хозяйка сама его выдумала много лет назад. И не из-за его отсутствия сей дом больным сделался – то наша Хозяйка на него так влияет, как, впрочем, и на все жилища, где она поселиться изволит. Как только она вместе с прислугой в новую усадьбу въезжает, все подряд в ней начинает разлагаться и плесневеть.

− Кто же она такая? – задала я давно мучивший меня вопрос.

Макар покачал головой.

− Да бес ее знает. Никто об этом ничего не разумеет толком, потому что она ни в одном месте надолго не задерживается – исчезнет из одного дома, а в другом тут же появится. Вот только, как исчезнет, приходится мне всюду ходить и искать, куда Хозяйка снова делась. Судьба у меня такая, потому что, если не найду ее, то растворяться начну. Без нее я никто.

Мы спустились с лестницы, секретарь подал мне пальто, и, наконец, распахнулись двери наружу. Крыльцо утопало во мраке не меньше, чем внутренняя часть дома. Меня мгновенно окутало зимним холодом. Шел крупный мокрый снег, и из-за того, что несколько хлопьев попали на кожу, захотелось пить.

Чтобы отвлечься, я огляделась вокруг: дом был небольшой, с коренастыми колоннами, увитыми сухими ветвями вьюна. Строение было доведено до такого плачевного состояния, что было готово вот-вот рухнуть, и казалось, что уже слышится предвещающий трагедию протяжный скрип.

Над нами неярко светил месяц, сотканный из бледного клубящегося дыма. Висел он низко, прямо напротив балкона усадьбы, грустно глядя рогами вниз. Именно он протягивал свои беспомощные лучи в комнаты Хозяйки.

Из-за рассеянного света месяца и крупного снега все было, как в тумане, поэтому я не сразу заметила ожидавший нас экипаж.

− Вот и наше такси подъехало, − объявил Макар Иванович.

«Ничего себе, такси», − подумала я.

Экипаж действительно производил неоднозначное впечатление: в старую шестерку «Жигулей» были запряжены два коня, а на крыше автомобиля, поставив ноги на капот, сидел бородатый извозчик с дымящейся папиросой в зубах.

− Машины у этого перевозчика так себе, − сказал мне секретарь, − да и лошади жалкие, того и гляди, подохнут. Наша Хозяйка эту контору вообще не жалует. Она, когда в свет выезжает, велит запрягать ей в «Кадиллак» тройку крепостных. Вот это я понимаю, поездка! – не без гордости заявил он.

− А почему бы просто не завести автомобиль и не поехать без помощи крепостных и лошадей? – поинтересовалась я.

− Сударыня, простите мою нескромность, но вы – полнейшая темнота. Где же вы возьмете бензин, если американцы сорок лет назад, как была холодная война, последние остатки нефти выкачали? Поставили себе какую-то хитрую установку, и давай наяривать, лишать весь мир запасов, так за год вся нефть и кончилась. Теперь пытаются продавать в тридорога, да нам хоть бы хны, мы теперь все больше на конях и паровозах… Ну что же вы стоите, ей богу? – Макар стоял, держа передо мной открытой заднюю дверцу «Жигулей». – Забирайтесь в экипаж.