Предчувствуя беду, я медленно развернула издание – прямо на первой полосе сияла моя улыбающаяся физиономия, и надпись огромными яркими буквами гласила: «Митинский маньяк возвращается», а внизу, чуть помельче: «Несчастная жертва Митинского педофила просит защиты у горожан. Полиция бездействует. Подробности на стр. 5».

Разрывая на ходу бумагу, я открыла пятую страницу и грязно выругалась: тут была ещё одна фотография – улыбающиеся я и Ольга, и ещё – я выхожу из туалета, поддерживаемая, будто раненый боец, заботливым Лёнькой.

Текст почти слово в слово воспроизводил историю, рассказанную за столом Ольгой, за исключением того, что было добавлено множество извращенных, явно выдуманных на пьяную голову, подробностей изнасилования, которые со мной никогда не происходили.

– А этот педофил может подать на них в суд – за клевету, – нервически хихикнула я, – половину из того, что они здесь описали, он никогда не совершал!

– Истерика, – спокойно констатировала Тамара Ильинична, и принялась отпаивать меня чаем пополам с валокордином и коньяком.

От коньяка я отказалась, чая с валокордином выпила, и уселась читать заметку, ставшую, безусловно, гвоздем номера. Из материала следовало, что я – та самая, чудом уцелевшая девочка, в данный момент выросшая и шантажируемая отпущенным на свободу маньяком, обратилась в полицию, оттуда меня попёрли (что было, в общем, неправдой – на бедного Серёжу, которому мы, походя, поломали карьеру, я была не в обиде – парень всерьёз пытался помочь), и теперь я, не зная где искать защиты, решила предать историю огласке и обратилась в СМИ. Дальше повествование все более и более напоминало приключенческий роман – нашёлся и главный герой (храбрый журналист Василий, небезразличный к чужой беде, который, проникшись моим несчастьем, все же сдал материал в печать, практически рискуя при этом жизнью), и второстепенный (отчаянная подружка Ольга, бескорыстно кинувшаяся на выручку) и, естественно, несчастная жертва – я, полная решимости защититься, а также пылающая жаждой мести за совершенные над собой издевательства.

Издевательствам в заметке отводилась особая страница и описывались они с таким смаком, что невольно возникали сомнения относительно душевного здоровья самого рассказчика. Разойдясь, журналист заявил, причём, что неприятно, заявил от моего лица, что если общественность не вмешается, а полиция и прокуратура продолжат бездействовать, то я пойду на всё, вплоть до убийства, лишь бы защитить себя и остановить зверя.

– Боже мой! – прошептала я поражённо, – откуда он всё это взял? – И беспомощно посмотрела на коллег.

– Он же журналист, Иринка, – уныло проблеяла Ольга, опустив глаза – думаю, когда запахло жареным, успел включить диктофон. Фотографировались мы сами – она указала алым ногтем на кадры, которые мы, действительно, сами сделали в припадке безумия – улыбающиеся, довольные физиономии на фоне дорогого интерьера Лёнькиного кабака. – А это, – продолжала подруга, указав на нас с соседом, под ручку идущим по коридору, – сам как-то сделал. Успел, почувствовал, гад, что выйдет хороший материал…

– Хороший материал, – эхом отозвалась я, думая о своей репутации, о толпах клиентов, которые я с таким трудом нарабатывала, и, которые, считай, уже потеряла – люди просто не смогут теперь спокойно и эффективно со мной работать, обходясь без дурацких вопросов, и возбуждённого перешёптывания за спиной: «Это та самая рекламщица, которую изнасиловали? То ли её изнасиловали, то ли она изнасиловала, но была там какая-то неприятнейшая история!» Сразу объяснилось странное поведение соседей – жалостливое участие Раисы Анваровны и восторженное любопытство Маринки, которые просто раньше меня прочитали заметку. – Хороший материал, говоришь, – повторила я, чувствуя, как белая пелена застилает глаза.