Люська закатила глаза и в сердцах хлопнула стопкой чистых листов по стойке.

Алёна промолчала. За последнюю неделю, показавшуюся ей бесконечной, она уже не раз слышала подобные тирады. Люська негодовала. Люська возмущалась. Люська страдала, рьяно нянча поруганное чувство собственного достоинства. Люська развелась с мужем.

За окнами салона красоты вместе с голубями по стоянке для машин гуляло лето. Шелестело зелёной листвой одиноких городских деревьев, трогало тёплыми пальцами лица прохожих. Шуршало лапами солнечных зайчиков по капотам машин. Хотелось туда, к нему, на волю. Алёна наблюдала, как мерно взмахивая метлой, убирает парковку дворник дядя Витя, и чувствовала, как ощутимо давит на неё толстое оконное стекло. Что-то с дядей Витей было не так, что-то казалось странным, цепляло сознание, но, измочаленное скукой и жарой, оно напрочь отказывалось работать. Алёна вздохнула и отвернулась.

– Шагай, говорю, к маме, если я не устраиваю, – продолжала делиться переполняющим её негодованием Люська. – Ишь, нашёлся эстет. Курица ему видите ли, пересоленная, а носки не постиранные.

Она прервалась, доцокала каблучками до кулера в углу и налила воды.

– А зачем ты вообще за него замуж выходила? – спросила Алёна вяло. – Любила сильно?

– Я? – Люська чуть не подавилась, закашлялась и вытаращила глаза. – Любила? Детка, если жизнь мерять любовью, то после двадцати пяти закончишься как женщина. Я выбирала, примеривалась, присматривалась. Думала, сделаю хорошую партию. А он взял и обломал всё. Ну не козёл?

– Риторический вопрос, – Алёна пожала плечами. Мужа Люськи она не видела ни разу и определить его принадлежность к какому-либо биологическому виду не взялась бы.

– Я ж его здесь и отхватила, – сказала Люська. – Вот точно так же сидела на ресепшене, клиентам улыбалась, а тут он. Весь из себя приодетый, при машине. Ну, думаю, хватай, пока не ушёл. А он вон как. Даже работу не разрешил бросить. Нечего, говорит, дома на диване бока отращивать. Это мне-то. Разве мне грозит? Разве ж я хоть в каком-то месте толстая?

Алёна окинула взглядом высокую тощую жгуче-брюнетистую Люську и покачала головой.

– Нет. У тебя прекрасная фигура.

– Вот и я о том же! – Люська торжествующе вскинула руку. – Он ещё пожалеет. Обо всём пожалеет.

Дядя Витя за окном перестал мучить метлу и зашагал к чёрному ходу салона. Его спина в потёртой футболке была привычно согнута.

«Сколько ему лет?» – промелькнуло в голове у Алёны. «Тридцать, сорок, пятьдесят?»

По его вечно склонённой голове с седыми висками было не понять. А бомжеватая одежда и непроходящий запах перегара напрочь отбивали желание разбираться.

– Ты бы тоже не терялась, – выдернула Алёну из размышлений Люська. Важно постучала кровавым маникюром по стойке ресепшена. – Тут такие экземпляры иногда попадаются – просто отпад.

– Как у тебя? – не удержалась Алёна. Пронзительный голос Люськи вкручивался в отупевший мозг. До конца рабочего дня было ещё четыре часа, а уже хотелось бросить всё и сбежать из этого стеклянно-пластикового ада.

Люська критически оглядела тощенькую маленькую фигурку Алёны, длинные пепельные волосы, завязанные в хвостик, серую маечку и жалобно просвечивающие голубыми венками птичьи запястья с бисерными браслетами. Потом вынесла вердикт.

– Не. Так, как у меня не получится. Тебя в порядок бы привести – вот тогда… Ничего, я, когда сюда работать пришла, тоже абы как выглядела. Потом ничего, примарафетилась. Салон красоты как-никак. Вон, к Катьке сходила за маникюрчиком, к Олечке за причёской.

Её глаза вдруг вспыхнули предвкушающим азартным блеском.