Хорошо, когда ты солнце Екатерина Рогачёва

© Екатерина Александровна Рогачёва, 2021

ISBN 978-5-0053-3231-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Кажется, солнце обидели, – задумчиво произнесла девушка, сидевшая рядом с Наташей. От неожиданности Наташа вздрогнула и повернулась в её сторону, но попутчица по-прежнему задумчиво смотрела в окно.

Автобус тряхнуло на ухабе, и какая-то бабка на переднем сиденье шумно и визгливо окрысилась на водителя:

– Чай, не дрова везешь, мог бы и поосторожнее. Или зенки залил, что дорогу не видишь?

– А ты бы, бабуля, пешком ходила, – немедленно огрызнулся тот. – Трясти меньше будет.

Бабка продолжила возмущаться. Где-то в хвосте автобуса, наверное в десятый раз за последние пять минут заканючил ребёнок:

– Мам, я пить хочу.

– Уймись! – рявкнула в ответ мать. – Где я тебе попить возьму? Жди, когда приедем.

Крыша автобуса дышала жаром на взмокших раздражённых пассажиров. Подрагивающий, словно желе, на каждой кочке спёртый воздух в салоне лизал горячими языками лицо, шею и обнажённые руки. «Тут ехать-то двадцать минут», – тоскливо подумала Наташа. Всего двадцать минут на машине. А эта коробчонка с лягушонками будет тащиться полный час.

Сидящий напротив мужик в пропахшей потом растянутой футболке всхрапнул, и Наташу передёрнуло. Бабка продолжала ругаться с водителем.

– Ма-а-а-ам! – протяжно и противно тянул ребёнок. «Нет, не с лягушонками», – отмела она предыдущую мысль. «С жабами. Скорей бы доехать».

– Что ты сказала? – переспросил у Наташиной попутчицы её спутник, неряшливый парень лет двадцати пяти, вынимая из уха наушник.

– Солнце, говорю, обидели, – повторила та. – Кусается, а не гладит.

– Мама, а солнце кусается? А где у него зубы? – тут же сменил пластинку услышавший последнюю фразу ребёнок. – Ну, ма-а-ам, ну скажи.

Дребезжа, автобус притормозил на остановке. Дверь, скрипнув пронзительно, словно ножом по стеклу проехались, распахнулась.

– Сынок, подай-ка мне руку, – попросила очередная пассажирка. – А то сумка тяжёлая, без помощи не влезу на ступеньки.

Мужик в футболке не сразу сообразил, что обращаются к нему, потом поморщился и открыл рот, явно готовясь предложить неожиданной просительнице справляться своими силами. Пассажиры притихли, прислушиваясь. Но он вдруг махнул рукой и протянул вниз широкую костлявую ладонь.

– Давай, мать, хватайся.

– Спасибо, сынок, – весело заявила кругленькая седенькая старушка, поднимаясь в салон. За собой она тащила действительно огромную сумку. Присела на свободное сиденье, ухватилась за спинку, когда автобус резко дёрнулся, трогаясь с места. Потом улыбнулась и наклонилась к своему багажу, чтобы достать деньги или проездной.

«Вот хватает же сил у человека ещё и улыбаться», – с невольной завистью подумала Наташа и отвернулась к окну. Там тянулась выгоревшая по жаре пыльная грунтовая дорога. Ещё неделю, и можно будет забирать машину из ремонта. И ездить тогда к тёте Маше по-человечески, не мучаясь в этих переполненных, душных, медленных, как улитки, пригородных автобусах. Тётя Маша старенькая, она без помощи не обойдётся. Но какая там помощь, когда выпадаешь из этого раскалённого гроба на колёсах полуживая, пропылённая, с отдавленными ногами и пополненным словарным запасом, с тошнотой от укачивания и чужого перегара.

Симпатичная старушка наконец справилась с молнией на сумке, распахнула брезентовые створки. И салон вдруг наполнился свежим сладким ароматом спелой земляники. Прямо под молнией стояло маленькое ведёрко с ягодами, прикрытое марлей.

– Ух ты! – как-то совсем по-детски выдохнул мужик в растянутой футболке, принюхиваясь.

– Лесная, – гордо сказала старушка, отсчитывая монетки и передавая водителю. – Самая спелая.

Автобус примолк. Невероятный, неуместный в этом раздражённом пекле аромат мягко толкнулся в стенки, будто раздвигая их, обдавая пассажиров свежестью, как морская волна. Казалось, даже жара отступила.

– А много нынче земляники в лесу? – мирно поинтересовалась только что скандалившая бабка.

– Хватает, – отозвалась хозяйка ведёрка.

– И вкусная?

– Так вы попробуйте.

Земляника была немедленно извлечена из сумки, чистая марлечка снята, и несколько растерянная любопытствующая бабка уже держала ведёрко в руках.

– Эх! – проводил завистливым взглядом ягоду мужик в футболке. – Вот, помню, мы по детству тоже собирали. Сла-адкая была.

– И ты угощайся, сынок, – предложила радушно седенькая старушка. Мужик бережно, как святыню, взял к себе ведёрко, осторожно понюхал и подхватил одну ягодку. На его небритой усталой физиономии светилась какая-то робкая, чистая, детская улыбка.

– Мама, я тоже хочу, – сказал хотевший пить ребёнок.

– Бери, бери, милый, – расцвела улыбкой старушка, опережая уже сдвинувшую сурово брови мать. – И ты, дочка, бери, не стесняйся. Она вкусная нынче, грех не попробовать.

Маленькое ведёрко пошло по рукам. Пассажиры неуверенно поглядывали на владелицу, а та благодушно кивала и улыбалась всем.

– Берите, берите. Небось, давно такого не едали. Угощайтесь.

Скандальная бабка наклонилась и взяла несколько ягодок вне очереди, торопливо объяснив:

– Водителю, водителю нашему. А то что он, бедняга, все едят, а он слюни глотает.

Кто-то рассмеялся. Водитель тоже фыркнул и благодушно заметил:

– Действительно, пахнет так, что только и облизываться.

Когда ведёрко оказалось у Наташи, она тоже запустила туда пальцы. И растерянно замерла.

– Что такое, дочка? – спросила старушка, внимательно глядя на неё. – Не хочешь?

Наташа молча наклонила и показала ведёрко. На донышке лежала одинокая крупная земляничина.

– Тут всего одна осталась, – сказала она тихо.

– Так бери её себе.

– А как же вы? Вы же себе собирали.

– Доченька, – старушка хихикнула. – Я ж себе ещё насобираю. Лес большой, всем хватит. А тут людям радость.

Наташа не ответила. Ярко-алая ягода просилась в руки, манила к себе. Наташа осторожно сунула её в рот и ощутила вкус сладкого свежего сока. Такое, наверное, счастье на вкус, подумалось ей вдруг. Захотелось прикрыть глаза и сидеть так вечно в жарком автобусе, наполненном притихшими сосредоточенными людьми. Ехать по пустынной пыльной дороге, вздрагивая на ухабах, и держать во рту последнюю лесную земляничину с запахом счастья.

– Ой! – спохватилась вдруг старушка. – Моя остановка-то. Вот старая, бестолковая, чуть не проехала. Отдавай-ка ведро, доченька.

Выхватив у Наташи пустую тару, она торопливо убрала её в сумку и поднялась с места. Автобус с визгом затормозил, дверцы распахнулись.

– Давай помогу, – вскочил и мужик.

– Вот спасибо, сынок, да я уж сама, сама, – старушка ловко подхватила сумку и спустилась по ступенькам вниз. Дверцы закрылись, и автобус тронулся.

Все сидели молча, глядя в окно.

– Нет, – вдруг абсолютно серьёзно сказал ребёнок в полной тишине. – Солнце не кусается. Я бы, если бы был солнцем, не кусался бы. Мама, а правда хорошо, когда ты солнце?

Мать не ответила. В салоне было тихо. И надоедливая жара стыдливо пряталась по углам под креслами, боясь спорить с тонким, лёгким, невесомым, как полузабытый сон, ароматом земляники, витающим в воздухе.

Уже много лет ей снился один и тот же сон. Будто стоит она на высоком холме и смотрит вниз. Её чуть трясёт от озноба, ветер мокрой холодной лапой гладит плечи. Страшно. Но она не может двинуться с места, вздохнуть, даже губы не шевелятся в беззвучном крике. Она смотрит вниз, туда, где на чужой земле, под чужим небом, в дыму и пламени, идёт бой. Вздрагивает от каждого удара снаряда о землю, крепко стискивает руки, не позволяя себе прикрыться ими в защитном жесте. Не может отвести глаз от гибнущих внизу людей, от моря крови, отчётливо видимого и чувствуемого ею с её холма. Хочет и одновременно до дрожи боится зажмуриться. Потому что знает – там, в этом аду, в смешении жизни и смерти под её ногами, невидимый в куче металла и человеческих тел, он. Тот, ради которого она здесь. Тот, которого до сих пор ждёт. Тот, в надежде увидеть которого, она и стоит здесь раз за разом, год за годом, удар за ударом сердца.

От очередного взвизга снаряда это самое сердце сжалось в комок и ухнуло вниз. Левую сторону груди пронзила боль. Чуть не подавившись воздухом, Евгения Васильевна открыла глаза. И сразу навалилась тишина, которая и должна была присутствовать в квартире одинокой пенсионерки, да ещё и в пять утра.

Сердечные таблетки лежали на тумбочке, там же стоял стакан воды. С трудом дотянувшись дрожащими пальцами до лекарства, Евгения Васильевна неловко двинула стакан. Вода расплескалась по полу, стеклянная ёмкость глухо брякнула об пол.

– Старая дура, – пробормотала женщина с досадой. – Не разбила, и то хорошо.

Таблетку пришлось глотать так. Ощутив на языке противный привкус, Евгения Васильевна поморщилась. Иногда ей казалось, что она напрасно мучается. Успокоилась бы, не боролась, закрыла бы глаза да потерпела бы, пока невыносимо острая боль, терзавшая грудь, сменится тёмной вязкой тишиной. Она уже достаточно пожила, пора и честь знать. Но глупое упрямство заставляло цепляться за каждый рассвет, вставать по утрам, пить таблетки, передвигать непослушные больные ноги, мучиться и всё равно бороться за каждый день.

Боль потихоньку отпускала. Евгения Васильевна бездумно рассматривала потолок, соображая, чем заняться сегодня. Подруг давно у неё не осталось, мало кто доживает до её лет. Родственники далеко, на другом конце города. Можно, конечно позвонить и попросить приехать. Да только зачем? У них свои дела, своя жизнь, и не очень-то нужна им больная старуха. По телевизору смотреть нечего, не понимала и не любила Евгения Васильевна нынешних передач. А читать – глаза давно не те. Вот разве с соседской девчонкой поболтать. Хорошая девочка, добрая, и чем-то напоминает саму Евгению Васильевну в юности. Не любила она высказываний о том, что молодёжь нынче плохая, испорченная. Молодёжь всегда одинаковая, любопытная, исследующая жизнь на вкус, живая. Юность только ей достается разная. Кому, как соседке, интернет и дискотеки, кому, как ей самой, работа на заводе в тылу и сводки с фронта.