Настал день отъезда. Мы проснулись рано и поехали к месту сбора. На площади стояли автобусы, дети высовывались из окон и махали провожающим. «Эх, завидую я тебе, мой мальчик! – сказал мне папа. – Я бы и сам с удовольствием поехал сейчас в пионерский лагерь. Прекрасная, великолепная пора! Тебя ждут новые знакомства и замечательные события, и ты откроешь для себя много нового и полезного!» И вот я приехал в пионерский лагерь. На часах было три часа дня. А уже в три часа двадцать минут я знал наизусть пошлую песенку: «Когда я был мальчишкой, носил я брюки клеш, соломенную шляпу, в кармане финский нож. Папаню я зарезал, маманю зарубил, сестренку-гимназистку в параше утопил». Ее распевали странные на вид ребята из моего отряда.

Странные они были потому, что вели себя как невоспитанные взрослые возле пивной. Громко смеялись, плевали под ноги, сморкались, зажав пальцем одну ноздрю. Но больше всего меня поразило, что они сыпали скверными словами и ничуть не смущались. Их было пятеро, и сошлись они еще в дороге, по пути в лагерь. Все они проживали в маленьких городках и поселках и, наверное, поэтому сбились в одну компанию и договорились держаться вместе. А остальных ребят они решили презирать и высмеивать. Одеты они были одинаково: в клетчатые рубашки, расстегнутые до живота, просторные брюки, на ногах – обыкновенные домашние тапочки. В этих тапочках они ходили по улице.

Мальчишки эти оказались неряшливые. Умывались неохотно, а зубы совсем не чистили. Ноги не мыли. Ковырялись в носу, а вечером, когда мы укладывались спать, не стеснялись громко пукать. Книжек они не читали, зато постоянно рассказывали друг другу истории о том, где и когда они видели драку, воровство, пьянство и даже половой акт. Последнее занимало из больше всего. Про это у них были загадки, об этом они знали скороговорки, пословицы и анекдоты. И о наших вожатых эти ребята высказались сразу: люди они плохие, хитрые, наверняка воруют вещи, и каждую свободную минуту парни-вожатые предлагают девушкам-вожатым половые сношения. Это была отвратительная грязь. От нее становилось противно и гадко. И из-за этого в нашем отряде установилась унылая атмосфера. Предлагать игры не хотелось. Смеяться, веселиться не было повода. Свою тетрадь я вынимал каждый день, но ни у кого не нашлось желания заняться головоломками.

На утренней физической зарядке мальчишки в домашних тапочках кривлялись, паясничали, передразнивали вожатых и несколько раз их грубо оскорбили. А до этого, еще в день приезда, они зачем-то разрисовали свою кожу шариковыми ручками – изобразили какие-то кресты, кинжалы, бутылки и даже могилы. Когда мы собрались всем отрядом разучивать отрядную речевку, странная компания с азартом бросилась перекладывать ее на самый скверный язык, а попросту – на матерщину. Все морщились и краснели. Все мы были растеряны, особенно девочки и вожатые. А я думал: «Неужели это советские ребята и учатся в обычной советской школе? Совсем не похоже!» Я был поражен, глядя на этих ребят. А им нравилось, что они плохие.

Уже на второй день они отказались прибираться в палате и на территории, закрепленной за нашим отрядом. Сразу заявили, что трудиться не будут: «Мы не лошади, чтобы гнуть спину. Купите коня, пусть он и работает!» Так продолжалось целую неделю.

Наконец началось разбирательство. Пришла директор лагеря и ее помощники. Директор была строгая женщина, но ребята с разрисованной кожей ее не боялись. Двум особенно наглым и дерзким из них было сказано, что они могут собирать свои вещи, так как их отправят домой. В тот же день эти двое раздобыли сигареты и стали у всех на глазах курить и вести себя еще развязнее. Их заперли в актовом зале, а утром за ними приехали родители и увезли с собой. Кто они были, эти взрослые, мы не видели. Наверное, неряшливые и невоспитанные люди.