–…м-м… Осьминогус-Фишфингус-Капитасаурус…

–Оо!!

Вот теперь все.

Как читатель уже догадался, Гена вообще не очень хорошо умел разговаривать, постоянно мычал, бурчал, вякал, мякал, мямлил, бубнил, бормотал, запинался, делал паузы между словами и произносил их с такой скоростью, что речь его напоминала скорее какой-то инопланетянский язык, дополненный многими звуками уже и земных тварей: птиц, скотов, кошек, ежей и других гадов.

Надев вышеозначенные штаны, которые имели у него небольшой механический дефект с тыльной стороны чуть выше бедра и колена, он достал из пакета лимонад с чесночеными гренками, рогаликами с банановой начинкой и рифлеными чипсами и уселся за монитор. Потому как он был в наушниках, в весь оставшийся вечер от него извергался только один – очень естественный для человеческой природы звук – а именно: рычал ручной лев, ставший знаменитостью на весь мир, благодаря заставке анимационных мультиков Мэтро-Холдуин-Майер. Целый тот день с самого приезда Гена играл в компьютер, как он делал это обычно всегда после публикации 10-ти своих научных статей в престижном американском журнале Mathematicalissues. Кроме них он был также известный автор домашних работ по курсам электростатики и термодинамики в университете. Иногда, тем не менее, он получал замечания от других специалистов в этой области исследований в адрес своих работ, которые принимал, вечно морщясь, ударяя себя в лоб и говоря: "а-а!.. то-осьно!.." и исправлял их, переписывая в тетрадочку аккуратненькое правильное решение. В отличие от глупых гуманитариев, отравляющих человечество экстенсивной сутью своих жалких умов, в голове у Гены жил сверчак – нечто среднее между червем и сверчком, который помогал ему, хотя и не очень часто, видеть правильные решения задач на контрольных и получать зачет. Настоящее обстоятельство позволяло ему 90% своего мирского времени играть в компутер, смотреть хоккей и слушать музыку, от которой хотелось выть, а в остальное время уже заниматься и Царицей Наук. Единственная вещь, которая по закону сохранения энергии могла подвести их со сверчаком, была лишь память. Положа руку на сердце можно сказать, что Копнев в этом плане был, конечно, редкий баран. Еще в школе на уроках истории, когда ему приходилось отвечать с места, пересказывая параграф, он понимал, что не помнит ни шиша, а вернее помнит, но только отдельные слова, причем в каком-то паршивом, собачьем порядке. От волнения он начинал заикаться и повторял всякую чушь, которую ему шептали с места, даже если там был совсем уж бред несусветный… как, например, однажды он сказал, что Глаголицу написал Глагол.

–Гена, кто кириллицу написал?

–Кирилл, Анна Ивановна.

–А глаголицу?

–М-м… я снаю… сяс…

–Ну, ну… давай.

–М-м…

–Глагол! – подсказывает шепотом какой-то мальчик.

–Н-н… Гл-лагол… – повторяет Гена.

Раздается всеобщий смех.

–Вот баран! – доносится со стороны.

–Г… Гена, – говорит Анна Ивановна с дергающейся губкой, – кто глаголицу написал!

–М-м-у… ну…

–Чингисхан! (тот же голос)

–А-ну, тихо!.. Так, Соплев, сейчас выйдешь из класса! (Анна Ивановна)

–Ну, если он баран!

–Чщ!.. Гена, ну… кто написал глаголицу?

–Мм-н… Сингисхан?

Снова тот же смех.

–Садись, Копнев, сам ты Чингисхан… Ничего, – вырастешь, найдешь себе жену богатую, все будет хорошо. – говорила та Анна Ивановна, улыбаясь, кивая и подмигивая, даже не зная, что Гена тогда уже – умел брать производные!

Несколько раз, однако, память подводила его уже и впоследствии, в лучшие годы, которые только и могут быть дарованы человеку на грешной земле (известно, что именно в это время у него над верхней губой начали расти заповедные пушисто-черные леса, которые он никогда не вырубал и не тревожил, дабы не нарушить экосистему с популяцией редких гормонных фей). В университете он хорошо запоминал формулы, расписание и имена преподавателей, но все долги, что копились у него еще с тех пор как Ной смолил ковчег, он запомнить, увы, никак уж не мог. Еще больше масла в его мнемоническую Лету подливали уже упомянутые Копневляне-лилипуты, которые жили на поверхности Копнева и создавали парниковый эффект. Из-за этого он время от времени бунтовал, мог неожиданно вскочить со стула, начиная драться с незримым врагом, а также срываться в непредвиденные путешествия. В этом смысле упомянутый в разговоре со Сволочем концерт как раз и был одним из них, а потому нет ничего удивительного в том, что в 2 часа ночи, после 4-х минут созерцания невидимой черной дыры перед собой, Гена вдруг взалкал: