– Бедный Боречка… Издеваются над тобой придурки, – она потрясала кулачишком вслед удаляющимся недорослям.

Боря замирал, и скудный разум его пытался понять создавшуюся ситуацию: ведь его никто не обижал – наоборот, школьники угощали газировкой. Но у этой женщины такой приятный голос и жалобные глаза! Он ничего не понимал и начинал злиться. Раскачиваясь из стороны в сторону, блаженный плотно сжимал губы, надувал, словно хомяк, щеки и издавал пронзительный визг. Лицо его при этом становилось невероятно красным, изо рта шла пена.

Жалостливая женщина в испуге отскакивала от юродивого и спешно крестилась. Добро тоже таит в себе опасность. Порой оно может принести больше разрушений, чем простенькое зло. Жалость сейчас была неуместна, ибо она предполагает надежду, которой не суждено осуществиться.

У Бори начинался острый невротический приступ. Он валился на асфальт, достаточно сильно бил себя ладонями по лицу, отчаянно дрыгал ногами, продолжая истошно вопить. Вокруг несчастного собиралась толпа зевак. Многие с испугом, некоторые с сожалением, а кто и с отвращением наблюдали за его муками. Кто-то мчался за Ирой. Вскоре прибегала Борина мать и, наклонившись над сыном, громко выкрикивала:

– А ну-ка хватит орать, идиот, а то в больницу сейчас отвезу.

Она всегда считала его дураком и заявляла об этом открыто и прямо. Услышав слово «больница», Боря тут же чудесным образом исцелялся. Он помнил предыдущие визиты в клинику. Это хмурые, неразговорчивые врачи, бьющие молотком по коленям и даже норовящие стукнуть им по лбу, горькие, неприятные таблетки, воздействия которых Боря боялся, а главное, болючие и частые уколы, которые приводили его в неописуемый ужас. Нет, в больницу он не хочет!

Ира брала сына за руку и помогала ему подняться.

– Ну, чего уставились? – она колючим взглядом обводила зевак. – Цирк вам здесь, что ли? Странные люди, ей Богу, – продолжала ворчать Ира и делала сакраментальный вывод о собравшихся: – Больные, наверное, вы, а не он, – она тыкала пальцем в сына. В ее голосе возникала интонация упрямого, торжествующего и, пожалуй, справедливого превосходства над угрюмо молчащей толпой.

Боря отряхивал брюки от пыли и, словно чувствуя за собой какую-то вину, опускал голову и ковылял вслед за матерью.

В непосредственной близости я увидел юродивого в бильярдной. Ради любопытства он заглянул в злачное заведение и, увидев мечущиеся по зеленому сукну шары, застыл в изумлении. Надо полагать, что эту игру он видел впервые.

– Заходи, Боря, гостем будешь, – Виктор Иванович жестом пригласил его зайти в помещение.

Потоптавшись у дверей в нерешительности, Боря всё же переступил порог бильярдной, не отрывая восхищенного взгляда от игровых столов.

– Садись, Боря на стул, в ногах правды нет, – маркер отнесся к блаженному, как к равному и совершенно здоровому человеку. И странно – тот вполне внятно и адекватно ситуации ответил Виктору Ивановичу:

– Спасибо, я постою. Так лучше за шариками наблюдать, – лицо его по-прежнему оставалось невзрачным, но что-то отталкивающее исчезло – в его словах и тем более во взгляде ощущался здравый смысл.. В этот момент Боря был невероятно спокоен и даже преисполнен некоего достоинства. И вдруг я замер от внезапной мысли, которая раньше никогда не приходила мне на ум: юродивость не только душевное заболевание, а еще и искусство высшего притворства. Кроме меня и Виктора Ивановича на Борю никто внимания не обращал – посетители бильярдной были всецело увлечены игрой в «американку». Искоса наблюдая за блаженным, я испытывал приступ легкого недоумения: в данную минуту он едва ли отличался своим психическим состоянием от любого из нас. Скрестив руки на груди, живыми быстрыми глазами Боря наблюдал за желтыми шарами, с треском снующими по изумруду сукна.