Моя рука зависает в воздухе, а Аполлонов резко оборачивается, и я чувствую запах сигарет.

– Не стóит, – звучит вместе с раскатом грома, отчего я вздрагиваю.

Моя рука опускается, я хмурюсь, а потемневший взгляд Андрея Григорьевича освещает молния.

– Не стоит мешать рабочие отношения с личными, – говорит он, и я еле сдерживаюсь, чтобы не закричать: «И вы туда же?»

Это все моя семья со своими фантазиями. Как только Андрей Григорьевич уйдет, нам предстоит серьезный разговор. Ух!

– У меня большие планы на ваш талант, Анна, – произносит он чуть тише, чем вел до этого разговор.

Вот-вот ливанет, а мне плевать – у меня тут мечты сбываются. Я готова кричать от счастья! Жалко, Аполлонов сидит как в воду опущенный, а не ликует вместе со мной.

– На мой талант… эм-м, архитектора? – на всякий случай уточняю я. Не могу же я взять и по щелчку стать адекватной рядом с ним? Вдруг я не так поняла? Вдруг речь о таланте варить кофе? Или убираться в подсобке. Или перевоспитывать таких, как Голицын.

– Да, на ваш талант архитектора, – отвечают мне, и моя самооценка растет, как тесто на дрожжах.

Но дождь усиливается и начинает бить мелкими истеричными каплями. Андрей Григорьевич встает, помогает подняться и позволяет использовать себя в качестве опоры, чтобы быстрее доковылять до навеса. Молча, потому что слова после всего лишние тут.

– Явились не запылились, – слышу я ворчание деда.

– Дай ты молодым вдвоем побыть. – Тетя Таня не забывает громко цокнуть в конце.

– Ага, побудут вдвоем, а потом в подоле принесет, – ругается бабуля.

Странно, ей же нравились золотые кудри, нет?

– По себе судите, Зоя Витальевна? – басит отец.

– Мне пора, – говорит Андрей Григорьевич мне на ухо, а затем громко прощается со всеми и трижды жмет руку дяде, потому что тот не хочет его отпускать, пока он не согласится как-нибудь порыбачить на лодках.

И когда я назло всем уговорам не напрягать ногу провожаю Аполлонова к воротам и он оборачивается ко мне, мое сердце внезапно пропускает удар. Мне становится страшно. От его естественной красоты и того, что он может сказать мне. Вдруг он заберет обратно свои слова? Скажет, что передумал и с архитекторами из таких болтливых семеек дел иметь не хочет.

– Анна. – Под шум дождя его голос кажется еще печальнее. – Лечите ногу. На все про все у вас выходные. Постельный режим, вы помните? Практику пропускать нельзя.

– Конечно нет! – широко улыбаюсь я.

У меня же талант, какие пропуски, вы шутите, что ли? Главное, чтобы Андрей Григорьевич не передумал насчет своих больших планов.

Выходные проходят стремительно. Я лечу ногу, слушаю причитания от мамы на тему моей неуклюжести и избегаю тетю Таню, которая все не может найти себе место и занятие, потому что без Роксаны ей совершенно не с кем сплетничать. Подруга же появляется на нашем пороге в понедельник утром – счастливая и все еще немного пьяная. Заваливается на кровать лицом в подушку и просит не беспокоить ее ближайшие сутки.

– А я, между прочим, с травмой, – жалобно сообщаю ей, пока хромаю по комнате, собираясь на практику. Компресс размером с валенок мешает ходить, так что я третий день скачу, как одноногий кузнечик. – По вине одного небезызвестного тебе мотоциклиста.

– Это не мотоцикл, это Марс… я же предупреждала. – Зевок. – Нужно быть осторожнее, Марс шалит… – Еще зевок. – Тебя сбил мотоцикл? – Роксана обращается скорее к подушке, чем ко мне.

– Нет, – вздыхаю, выглядывая в окно, чтобы оценить погоду. – Скорее я сбила мотоцикл. Вечером расскажу.

– Ага… – уже засыпая, бормочет подруга. – После работы… У меня поздний клиент сегодня… и подушечка под щечкой. М-м-м, как хорошо лежать на подушечке… – шепчет она все тише и наконец отключается.