По пути к машине Алан говорит мне холодно:
– Пахнет жареным.
– Ага, – огрызаюсь я. – Преступление века. Смотри, чтобы твое имя не угодило в криминальную хронику.
– Я буквально. Пахнет горелым.
Мы смотрим на мою сумку, от которой поднимается тонкая струйка дыма.
– Вот блин! – вскрикиваю я. Расстегиваю сумку и она вспыхивает, как комок ваты. – Дерьмо собачье, – шлепаю сумкой по фонарному столбу, ее содержимое сыпется на тротуар. Когда пламя обжигает руку, бросаю сумку на землю.
– Знал бы ты, сколько она стоила, – бормочу я сквозь слезы.
Алан пытается обнять меня, но я отвожу его руки. Он приседает на корточки и собирает уцелевшие вещи: губную помаду, подводку, телефон, упаковку парацетамола.
Илона бегает от стеллажа к стеллажу, но ничего не примеряет. И так уже три магазина подряд. Когда в девять утра она позвонила мне, то сказала:
– Ничего предсвадебного. Просто посмотрим шмотки.
Теперь полдень. Она выглядит рассеянной и смотрит будто бы поверх вещей.
– Как тебе это? – спрашивает она, приподнимая золотистую вешалку с черным шифоновым платьем.
– Очень даже, – говорю я. – Бегом в примерочную.
Илона прикладывает платье к себе и смотрится в зеркало.
– Ой, нет, – вздыхает она. – Не стоит даже мерить.
– Ты не можешь знать наверняка. Думаю, тебе пойдет.
– Это-то да, но длина… И этот вырез на спине… Не уверена, что Бусик разрешит мне его носить.
– Этого еще не хватало. Муж будет указывать тебе, как одеваться?
– Ну, как тебе сказать. – Она оглядывается и понижает голос. – Думаю, это нормально, когда мужчина не хочет, чтобы жена выставляла себя на обозрение. Да я сама хочу одеваться скромнее, хотя бы первое время. Пока смогу надеть такое платье, и сезон пройдет. Потом беременность… В общем, не до него будет.
Она трогает пальцами подол и бретельки, вешает платье, и мы уходим из магазина.
В коридоре женской консультации сижу между двумя беременными. Обеим на вид не больше девятнадцати. Одна из них, в зеленой юбке в пол и черной майке с пайетками, говорит:
– У одной моей знакомой даун родился.
– Ужас! – восклицает вторая, в бордовом домашнем халате и с заранее раздвинутыми ногами. – Так много больных детей стало в последнее время.
– Это все «Электроцинк». Он травит нас.
– А еще возраст. Сейчас поздно рожают в основном. А это для ребенка вредно.
Из кабинета выходит понурая девица постарше.
– Все в порядке? – спрашивает у нее та, что в зеленой юбке.
– Ну, как сказать…
– Девочка, да?
– Да. Третья уже.
– Оставлять будешь?
– Не знаю.
Я подскакиваю и захожу в кабинет, не дожидаясь, пока меня пригласят.
– Возраст?
Врач – женщина лет пятидесяти. Короткие обесцвеченные волосы. Прищуренные карие глаза за очками в тонкой металлической оправе.
– Двадцать четыре, – отвечаю я.
– Замужем?
– Нет.
– С какого возраста живете половой жизнью?
Отгоняю от себя назойливую мысль, что она, возможно, знакома с моим отцом:
– С восемнадцати.
– Количество половых партнеров?
– Всего или сейчас?
– Сейчас.
– Один.
– А вообще?
– Два.
Она отрывается от карточки и смотрит на меня:
– В последнее время нигде не переохлаждались?
– Ночевала в парке на скамейке, – отвечаю.
– Ну вот! Что и требовалось… – Она осекается. – То есть как это: ночевали в парке? У вас что, нет дома?
– Это было в чужом городе, – вру я.
– Тем более в чужом городе. Это же опасно! Вас могли ограбить, или собаки покусать, или… Да мало ли что могло случиться! – Она опускает голову, снимает и снова надевает очки. – Анализы будут готовы на новой неделе. Тогда я смогу сказать что-то определенное. Позовите следующую.
Иногда мне кажется, что где-то рядом бродит мой двойник. Что стоит мне завернуть за угол или войти в ближайшую дверь, и мы обязательно столкнемся. Но я не заворачиваю, оставляю дверь закрытой. Я не знаю, что мой двойник может сказать мне, и это пугает меня. Должно быть, она также боится и избегает меня. Мы идем навстречу друг другу вдоль перпендикулярных улиц и у самого перекрестка разворачиваемся и бежим в разные стороны. Никто не хочет встретиться с собой.