– Одну минуту!

Сбегала в ванную, погремела чем-то, вернулась. Сев, закинула ногу на ногу.

– Ну так что вы хотите знать, Алексей Григорьевич?

– Извините, можно чаю себе налью?– спросил Хусаинов,– меня немножко знобит. Должно быть, простыл.

– А вина хотите?

– Да, вина– можно.

Ольга, вскочив, опять унеслась. Двигалась она чрезвычайно стремительно– шлёпанцы колотились о её пятки с частотой пулемёта. Но как она возвратилась, Хусаинов прослушал, потому что вернулась она без шлёпанцев, босиком. Поставив на стол бутылку Абрау Дюрсо и пару бокалов, вручила следователю штопор. Откупоривание бутылок было любимым занятием Хусаинова. Он вворачивал штопор неторопливо. Женщина наблюдала за ним сонными глазами, сидя напротив. Пальцы её скребли длинными ногтями пластиковую обшивку стола.

– А вы точно – следователь?

– Мое удостоверение и зам. прокурора Москвы, которому вы звонили, не убедили вас?

Она засмеялась.

– Я недоверчивая. К тому же, вы на следователя не похожи.

– А на кого я похож?– спросил Хусаинов, выдернув пробку и наполняя бокалы.

– Пожалуй, что на студента.

Эти слова польстили Алексею Григорьевичу.

– Я так молодо выгляжу?

– Да, весьма. И чёлка у вас такая… ну, длинная.

Они выпили, съели по шоколадной конфете.

– Произошло убийство,– сообщил Хусаинов. Ресницы неимоверной длины тревожно затрепетали.

– Какой кошмар! А при чём здесь я?

– Скажите, вам вчера врезали замок?

– Врезали. И что?

– Как мастера звали?

– Мастера?

– Да.

– Не помню. Точнее, даже не знаю. Не спрашивала. А что? К чему все эти вопросы? Объясните, пожалуйста.

Хусаинов налил ещё.

– Убили его жену.

– Жену?

– Да.

Ольга неожиданно засмеялась, сверкнув глазами, и осушила бокал.

– Алексей Григорьевич, вы свихнулись, если решили, что это я убила его жену. Вы его не видели, что ли?

– Почему? Видел.

– И как он вам?

– Да никак.

– Ну а если вам он-никак, то почему мне он должен быть по-другому?

– Потому, что мы с вами – разные люди.  Настолько разные, что нас вместе в баню не пустят.

Она задумалась. Он рассматривал её руки– тонкие, белые, суетливые, и глаза, прищуренные на синие огоньки конфорки так отрешённо, словно то был таёжный костёр.

– Давайте – ка ещё выпьем,– предложил Хусаинов, беря бутылку.

Сказано-сделано.

– Курить можно?

– Можно. Так вы меня…

– Нет, я вас ни в чём не подозреваю. Об этом даже и речи нет. Я хотел бы знать, кто изображён на иконе, которую вы ему подарили, и где вы взяли эту икону.

Взгляд больших глаз, переставших быть отрешёнными, переполз с конфорки на  Алексея Григорьевича.

– Икону?

– Да.

– Он сказал, что я подарила ему икону?

– Именно так.

– Но это не так! Я этому алкоголику ничего не дарила!

Теперь прищурился Хусаинов. Глаза его собеседницы были, наоборот, широко открыты и полыхали.

– Да вы с ума сошли! По– вашему, я настолько стара, что вынуждена заманивать к себе спившихся извращенцев и дарить им подарки? Вы– просто хам!

– Успокойтесь.

– Не успокоюсь я!– кипятилась задетая за живое дама,– может, и вы пришли ко мне за подарками? В таком случае– вон отсюда!

Хусаинов закуривал.

– Я пришёл проверить оперативную информацию. Не дарили– так не дарили. Значит, он врёт. Очень хорошо. Будем выяснять, зачем ему это нужно.

– Он что, иконой жену свою укокошил?– сменила женщина гнев на милость.

– Можно сказать, что да.

– Икона, надеюсь, цела осталась?

– Да не совсем.

У Ольги опять задрожали губы от бешенства. Стукнув по столу кулаком, она пропищала:

– Я бы всех алкоголиков отдавала на растерзание львам! Да, львам! Зачем тратить деньги на прокорм львов в зоопарке, если есть гады, которые полагают, что можно ездить верхом на женщинах, а потом избивать их до смерти?