Он стоял у большого окна, держа в дрожащих руках стаканчик с кофе. Но чем больше он смотрел на крылатых железных птиц, взлетающих или идущих на посадку, тем спокойнее и ровнее билось его сердце. В то раннее утро Роберт понял, что сможет жить если не своей мечтой, то, по крайней мере, рядом с ней. Он узнал, что в ресторан бизнес-зала требуется пианист, и уже на следующий день его руки ласкали чёрно-белые клавиши, а взгляд – голубой горизонт.

Едва ли кто-то из пассажиров дольше пяти секунд смотрел на молодого человека в коричневых брюках и рубашке песочного цвета, наигрывающего незамысловатые мелодии на стареньком пианино. Даже те, кого рабочие визиты заставляли мотаться по свету несколько раз в месяц, толком не знали, как он выглядит. Пожалуй, они бы даже не смогли бы сказать, был ли это один и тот же молодой человек или их здесь работало несколько.

Стелла не должна была стать исключением из этого правила. Но почему-то именно в тот день, когда молодая, преуспевающая владелица собственного бизнеса летела в Брюссель, Роберт вместо своих традиционных мелодий решил исполнить «Лунный свет» Дебюсси. Вдохновенно отдавшись музыке, он не мог знать, что из-за него сидящая напротив пассажирка едва не опоздала на свой рейс.

Стелла была слишком гордой, чтобы познакомиться с пианистом. Но с тех пор перед каждым своим полётом она заходила послушать Роберта, садясь так, чтобы он не видел её лица. Впрочем, вряд ли музыкант рассматривал окружающих: его взгляд обычно был обращён на клавиатуру и иногда – на взлётное поле за окном.

В отличие от других пассажиров, Стелла не просто запомнила пианиста. Она запомнила выражение его лица – сосредоточенное, когда он обращался к музыке, и мечтательно-задумчивое, когда он смотрел на небо, – запомнила его отстранённо-печальный взгляд из-под тёмных волос, его привычку делать паузу на несколько минут перед тем как играть «Лунный свет». Кажется, он особенно любил это произведение; или же просто так совпадало, что Стелла всегда слышала его, ожидая свой самолёт.

Но лучше всего ей запомнились его руки. Загорелые кисти с широкими ладонями и крепкими, длинными пальцами буквально завораживали Стеллу. Их лёгкие, словно небрежные движения заставляли её наблюдать за музыкантом не отрываясь, наблюдать, как его руки плавно парили над клавишами, парили так, как в весеннем небе парят птицы… Как парят самолёты, взмывающие над землёй.

В этот раз он не играл Дебюсси. Но Стелла всё же надеялась, что и сегодня услышит «Лунный свет»: эта музыка успела стать для неё чем-то вроде доброго знака, приметы на счастье. До её вылета оставалось чуть больше часа; может быть, она (вернее, он) ещё успеет…

Пианист заиграл какую-то джазовую композицию. Подавив разочарованный вздох, Стелла кивком головы подозвала официанта, заказала бокал белого вина и сэндвич с лососем.

В конце концов, то, что нам что-то кажется, не означает, что это правда.

Роберт не отрывал взгляда от клавиш, машинально, аккорд за аккордом, воспроизводя мелодию. Девушка пришла ещё двадцать минут назад. Когда он снова заиграет «Лунный свет», она будет сидеть с идеально прямой спиной, словно в напряжённом ожидании чего-то, даже не догадываясь, что он играет Дебюсси только в те дни и часы, когда она ждёт свой рейс. Может быть, она даже не любит этого композитора. Но он всё равно продолжал играть для неё с осознанием собственного непостижимого упрямства.

Роберт не знал, чего он хотел добиться этим жестом. Он для неё вместе со своей музыкой был всего лишь предметом обстановки, таким же, как столики и кресла, как бокал в её руке, который она медленно подносила ко рту, сидя вполоборота и думая, что он не видит её лица. Он же видел, и не только лицо, но и пряди волос, непослушно выбивающиеся из заплетённой косы, и чуть вздёрнутый подбородок, и звенящий браслет на запястье, похожий на те, что носят женщины в Индии. Он почему-то никак не мог отвести от него взгляд, увидев впервые: было что-то невыносимо притягательное в том, как не туго закреплённый браслет перемещался по руке от её движений.