Колесо Фортуны оторвалось от Колесницы или от прялки? Оно катится в уделе своей карты и крутится вокруг своей оси, в ступице его восемь спиц и пять ободов, на нём, как на подножке кареты, повисла лисица. Неведомы, неисповедимы пути Фортуны, вертуньи, воротом вертящей водоворот везенья, веретено выигрыша, ворот Фортуны мнимой слепой, зрящей всё третьим глазом. Но узор судьбы совершенен, прядут его три пряхи в черных накидках, усеянных поблескивающими звездами. И ничего никому просто так не даётся. Старк Колеса еще называют Градом пяти колец. Он возвышается на горе. Олимпе? Мило! Но высшая фортуна – выйти из-под колеса самсары и самому управлять им.

Пряхи прядут там, внимания не обращая на женщину, которая тащит за гриву царя зверей, он упирается, рычит, норовит зубами схватить за руку, но выглядит это, как цирковой номер. Но женщина это или Геракл (Хараколо), символ Силы, схватившийся со Львом, царем зверей, животного мира, животных инстинктов? Власть над собой – высшая власть.

Мимо по берегу пруда едет не виселица на колёсах, а турник, на котором подвешен паж в красных лосинах; и это тоже будто цирковой номер, ибо кто же провисит долго вниз головой? Турник оборачивается скалой, Подвешенный паж – прикованным к ней головой вниз Прометеем, над которым навис орёл с кровавым куском печени в клюве. Прометей… как похоже на промiнь – луч на мове, и мить – миг, а в купе это даёт луч, промелькнувший мгновенно. В пруду, однако, отражается красный диск солнца и подвешенный одной ногой в петлю анкха скоморох, руки его и вторая нога прибиты гвоздями к стволу и веткам.

Из-за скалы, принявшей на грудь Прометея, на белом коне выезжает

Она,

          с осиной талией

          и в длинном платии,

в атласной шляпке с черной вуалеткой,

с руками бледными,

          в перстнях из платины,

и на окно она уставилась

сквозь паутину вуалетки.

И руки бледные

подносит медленно,

мерцая мертвым бледным сплавом,

к густой и черной вуалетке…

Аудашу пронзил леденящий холод, она отпрянула от окна. А спустя мгновение, когда снова прильнула к нему, Мечта самоубийцы, Мера Мер – Со-мерть уже скрывалась из виду, над нею за спиной медленно раскачивалась чёрная хоругвь с подобием розы из двух листков трилистника-клевера, приносящих удачу.

Смиренно, соразмерно появилась за Смертью Умер-енность, напомнила о золотой середине. Всему отпущена своя мера, у меры свой хронометр (или хрономер, времямер?), свои водные часы вместо песочных, и мера переливается из полного в порожнее, из пустого в полное до краёв. Мера мира, безмерность, неумеренность и соразмерность его. Золотая середина, золотое сечение, но и aurea mediocritas – золотая посредственность. Разве у золота существует серый оттенок? Если только оно стоит между серебром и бронзой, которые бросают на него свой отсвет.

Так вот каков ты, Деus ex machina, бог из машины с затемненными стёклами, не Деус, но Демонус. А кто еще может выскочить из машины? Диявол: Дея и воля. На цепи у него сладкая парочка Влюбленных. Голы они, как соколы, ибо богаты любовью. И Деус Дияволyс ими помыкает. Любящие сердца – точка не Архимеда, а Бафомета в космосе, он пафосно отталкивается от нее, чтобы вертеть миром вопреки здравому смыслу. Слабое, уязвимое место есть любящее, а также благородное сердце. Через него все беды человечества. Но через него и будет спасение. Так что, Диявол, ты сам кузнец своих цепей.

Ляля мрачно посмотрела на сию мрачную голограмму и отвернулась:

– Не пойду!

Демонус презрительно ухмыльнулся. Зато завопили заложники:

– У-у-у, ради нас! Мы же ни в чем не виноваты! Мы просто не знали.