Все ждали к завтраку главу семейства.

– Я пойду за отцом, – наконец произнесла Цыпелма, увидев, что ожидание затягивается.

– Подождите, уважаемая Цыпелма, – воскликнул Зоригто, – нагаса-аба сейчас подойдет сам, на запах костра и чая! Он уже покинул место ночлега.

Женщины вспомнили, что Зоригтошка явился к костру в сырой одежде, но на этот раз промолчали. А ведь можно было еще и поинтересоваться, где же его достойный слез старый халатишко. Номинтуя подбросила в костер сосновых поленьев из обнаруженной в дровянике щедрой поленницы. Дрова весело затрещали при всеобщем молчании. Вскрикнула далеко неведомая птица.

Наконец старик Чагдар появился – как и Зоригто, в подмокшей одежде и с несвойственной ему улыбкой.

– Ну что, дорогие женщины, чай готов? И даже остыл дважды или трижды? А я обнаружил речку. Отличную речку, чтобы поить отару и наших коней. И даже сам слегка ополоснулся в ней. Что и вам советую! Видите, ко мне вернулась резвость. Берите пример с меня! Скоро я вообще поменяюсь местом с Зоригтошкой. Я буду скакать по степи лицом к хвосту кобылы, а Зоригтошка будет восседать на подушках и хранить достоинство рода.

Зоригто шумно вздохнул, не решаясь состязаться с дедом в меткости слова. Царственная Бальжима принялась подавать чай, приговаривая, что в самом Пекине обучалась приемам чайной церемонии.

Едва окончился завтрак, как грозный Чагдар заговорил о том, что беспокоило его:

– У нас, у беглецов, жалкая участь, поэтому нам нужно всегда быть настороже. Если неожиданно появятся недруги, пусть женщины измажут щеки пылью, лягут и притворятся больными. Аяна шепнет Сагаалшан-кобылице заветное слово, чтобы та легла в траву. Зоригтошка уложит коньков и натрет им бока грязью. Надо запастись грязью. А я стану вести беседу в образе сумасшедшего и невежественного мангадхая. Да, еще попрошу Аяну побеседовать с вожаком-бараном, чтобы он принял скорбный вид. Мне показалось, что он прислушивается к ее словам. Скорбный вид не помешает и овечкам. Дружное молчание также продлит их дни. – Помолчав, он добавил: – Я уже столько наговорил всего мне несвойственного, что прошу всех отнестись к моим речам снисходительно.

Однако же не прошло и часа, как слова Чагдара начали сбываться. Говорят же люди: не стоит разрисовывать будущее в таких красках, какие не понравятся тебе самому!

Сначала на Вечное Синее Небо набежала тучка. Потом она заслонила сияющее солнце. Потом раздался топот копыт – и сразу рядом с их избушкой, крайней с конца. Чагдар, как безумец, выскочил на широкую улицу. Не въезжая в деревню, близ ее распахнутых и сломанных ворот, остановились два всадника на двух жирных пестрых кобылах, что говорило о том, что они за кавалеристы. Один был хонгодор с оспяным корявым лицом, а второй видом грузин из бывших уголовников. Таких после гибели Нестора Каландаришвили, случившейся в прошлом году, разбросало по всей Восточной Сибири. Надо полагать, что и отдельные хонгодоры были в анархистском войске Нестора. Чагдар поспешил к всадникам, чтобы задержать их подольше. Винтовки, патронташи крест-накрест на груди, сабельки на перевязях – это были видимые признаки их воинственности.

– Эй, – закричал грузин своему спутнику по-русски, – Балтай, пэрэвэди-ка старикану, что я хочу эсть!

Чагдар не знал имени «Балтай», но приготовился слушать перевод.

– Уважаемый, – лениво произнес Балтай по-бурятски, – мы хотим есть!

– Я беднейший бедняк, – начал Чагдар, утирая лицо рукавом халата и мелко моргая, – а вы военные люди. Неужели еще не нашли пропитания?

– Нашли, сейчас тебя шерстить будем. Веди к своей кухне!