Бандиты уже сидели на войлочных ковриках у костра и, почти не жуя, проглатывали последнюю шаньгу, когда старик добрел до них, мелко семеня, как китайская заводная игрушка.

– И что мы будэм дэлать? – спрашивал Важа Балтая. – Дабычи нэ дабыл, радосты нэт. Давай, заколэм младэнца, что ли? Я слышал, пыщыт младэнэц.

– Ну, – отозвался Балтай, – езжай в Грузию и там коли грузинского младенца.

– Ха-ха, – согласился Важа, – голос кровы в тэбэ загаварыл? Я нэ вэру в классовую борбу, а я вэру в голос кровы.

– Какие новости есть? – дрожащим голосом спросил Балтая Чагдар, невольно смягчаясь к этому парню, пресекшему желание Важи убить Жимбажамсу.

– В Монголии убили Сухого. В Новониколаевске расстреляли барона Унгерна. В Якутии погиб батька Нестор. Везде война без конца и края, – ответил, утирая рот, Балтай, Важа напомнил ему о голосе крови явно не вовремя.

Повернувшись к Важе, он произнес уже по-русски:

– Валим отсюда. Плохое, чего ты так хотел, мы уже сделали. Съели у этих бедняков последнюю пищу.

– Ладно, – согласился Важа, – кладем их пытатэльный сыр в наши мэшки, и айда по коням.

Они собрали сыр, потом скатали трубочкой войлочные коврики, на которых сидели, и тоже сунули их в свои торбы, и, едва двигаясь от тяжелого переедания, покинули усадьбу и деревню.

Женщины омыли лица под висевшим во дворе рукомойником.

– Чагдар-убгэн, – обратилась Цыпелма к мужу, – сними халат, я постираю. И ты, зээ-хубуун, сними тоже. Вы спасли нас!

– Я сама постираю халаты отца и сына, – откликнулась нежная Энхэрэл. – Я сделаю это в первый раз в жизни и с большой радостью, молясь Великому Небу.

Чагдар снял легкий летний халат, под которым обнаружилась перевязь с револьвером в мягком войлочном чехле. Все знали, что в револьвере всего три пули. Четыре ушло во время последней перестрелки с мстительными родичами сойотов.

– Бандиты съели последние шаньги и унесли весь сыр. Наши припасы близки к истощению, – произнесла Бальжима, взявшая на себя обязанность следить за кухней.

– Будем искать человека, который умеет резать овец, – сказал Чагдар. – Я на коне обскачу окрестности.

– Не спеши, отец! – воскликнула Бальжима. – Тебе нужен отдых после стольких волнений.

– И то правда, – устало согласился Чагдар, садясь на сосновую чурку, в ворохе которых у него был припрятан шелковый кисет с табаком и китайская трубка, оправленная серебром. – Наша Сагаалшан-кобылица принесет приплод предположительно завтра. Надо неотлучно дежурить при ней. Я сам прослежу за ожеребом. Смотри, зээ-хубуун, будь поблизости!

– Ага! – согласился Зоригто и исчез буквально через мгновение.

– Зоригтошка, он такой, – успокоила отца Энхэрэл не без гордости. – Он непоседа, но результаты у него всегда хорошие.

И ушла с халатами туда, где, по утреннему рассказу отца, находилась речка.

Энхэрэл быстро нашла ее, пройдя в проулке между двумя усадьбами. Нашла она и мостки, и яму под ними, где, верно, деревенские когда-то полоскали белье. Энхэрэл положила первый халат на мостки, набрала прибрежного песка и стала растирать им грязные овечьи пятна. А потом принялась полоскать халат в холодной воде. Слезы закапали из ее глаз, смешиваясь с речной водой, спешащей на восток к восходу солнца. Она вспоминала мужа своего Эрдэни, не вернувшегося в родной улус с Первой мировой, сына Самбуу, умершего мальчиком после падения с коня, сыновей Доржо и Баатара, павших в схватке с сойотами еще неженатыми, дочь Дариму, ушедшую с мужем Галданом в Китай и там с ним погибшую. Она плакала, пока стирала первый халат и когда принялась за второй, сыновий, более грязный, потому что Зоригто сначала ловил грязнух, потом нес их под мышками, а потом одну на плече. «Это какой-то другой халат, – подумала она, натирая его песком. – У него же был синий, а этот – серый, и он чуть новее». И следом она осознала, что плачет, что все увидят ее красные опухшие глаза, и поэтому пора прекращать это занятие. Энхэрэл наплескала в глаза холодной воды, потом расплела косу и вымыла волосы и осталась довольна собой и твердостью своего духа.