Правда, этих денег хватило только на небольшой коттедж в пригороде с ограниченной транспортной доступностью. На тот момент меня это не пугало, зато радовала перспектива жизни на свежем воздухе и, в особенности, возможность для Сеньки самостоятельно выбиваться во двор и на улицу.

О покупке дома я не жалела ни дня.

До сегодняшнего вечера…

Шучу, конечно.

Наконец, после еще одного спринтерского забега на каблуках, уже близко показалась зеленая крыша моего дома, а затем и уличные фонари на веранде – верный признак того, что отец бдит.

С трудом переводя дыхание и грея озябшие руки, достала ключи от калитки, но не успела их вставить в замок, как дверь распахнулась, и на меня, сурово сдвинув мохнатые седые брови, уставился папа.

— Сима! — с порога гаркнул он так, что я от неожиданности подпрыгнула. — Ты на часы давно глядела?!

— Пап, у меня телефон разрядился, — продемонстрировала родителю потухший экран смартфона, уже чуя, что без допроса с пристрастием на этот раз не обойдется.

Вообще отец у меня мировой мужик. Всем бы такого замечательного отца, как у меня. Но, как у любого любящего родителя, у него есть свои недостатки, а именно чрезмерная опека дочери, пусть ей и самой скоро стукнет четыре десятка.

— Не понял? — Альберт Викторович выглянул за ворота и с удивлением уставился в пустоту. — А где машина?

— Сломалась, — уверенно ответила я.

— Опять? — хмыкнул он. — Говорил я тебе, Жигуленка надо брать, а ты меня не слушала.

— Пап, ты опять начинаешь? — с укором уставилась на родителя.

— Я? — притворно изумился он. — Ничего я не начинаю. Это машина твоя лягушачья все ломается и ломается, ломается и ломается. А нашу советскую хрен сломаешь!

— Она бы вообще не ездила, — хмыкнула я.

— Лучше всех ездила! Я б ее тебе в гараже нашем чинил, и не пришлось тогда тратить деньги на этих спекулянтов!

Ну все, папа сел на любимого конька и теперь не успокоится, пока не перемоет кости всем «спекулянтам» и «буржуям» нашего современного общества.

Но лучше уж пусть так, чем допрос с пристрастием. А то с Альберта Викторовича станется поинтересоваться, почему я Логана на эвакуаторе домой не дотащила. Папу я, конечно, люблю, но не до такой степени, чтобы посвящать в свою личную жизнь.

Разувшись в прихожей на коврике, пристроила сапоги на полку, повесила пальто на вешалку и сразу отправилась на кухню.

— Где Сенька? — спросила я у папы, не заметив в гостиной сына.

— У себя, — пожал плечами отец. — Рисует.

— Опять?

— Снова, — вздохнул он и открыл холодильник. — Ты борщ будешь?

— Буду, — кивнула я и, помыв руки на кухне под краном, отправилась в комнату к сыну.

Тот, как и сказал отец, что-то рисовал. Пристроил мольберт прямо у окна и направил свет от настольной лампы таким образом, чтобы комната приобрела причудливые и даже мистические формы.

Я коротко постучала в косяк двери и мягко улыбнулась:

— Привет. Ты занят?

Сенька выглянул из-за мольберта, сдунул со лба модную длинную челку и с кислым видом вернул измученную улыбку, замечая очевидное:

— Ты долго сегодня.

— Наш Логан сломался.

— Я так и подумал, — сын бросил на меня загадочный взгляд, а после негромко зажужжал моторчик инвалидного кресла, и он, ловко обогнув мольберт, выехал на середину комнаты.

Через месяц моему сыну исполнится семнадцать лет, но он выглядит таким худым, бледным и хрупким в объятиях инвалидного кресла, что верится в это с трудом. Пройдет год, и он станет совсем взрослым, но все еще беспомощным, и осознание этого каждое мгновение бьет стрелой по чуткому материнскому сердцу.

У Сени с рождения стоит диагноз – детский церебральный паралич. Он родился намного раньше положенного срока, совсем слабый. Врачи и не надеялись его выходить, но он вопреки прогнозам выжил и вырос. Жаль, что только в интеллекте, ведь самое страстное мое желание – увидеть, как он однажды пройдется босиком по зеленой траве своими ногами – так и остается призрачной надеждой.