Если Баку привил мне интерес и любовь к музыке, особенно к пению, то Одесса научила ценить словесное общение и творчество. В университете познал искусство словесного общения и творчества, а одесский говор и юмор придали ему особый колорит и прелесть своей способностью выворачивать и переворачивать смысл сказанного. Скажем, одессит, желающий сделать комплимент женщине, которая ему нравится, может при встрече сказать ей: «Вы так хорошо выглядываете?!» Или сослаться в серьезной лекции на анекдот в качестве аргумента, подтверждающего истинность сказанного. Хотя педагоги-словесницы Зоя Бабайцева, Лидия Берловская, Полина Збандуто и Ирина Цукерман обходились без «одессизмов», преподавая теорию и историю русской литературы. Вбирая в себя всё наиболее интересное и значимое в предметном знании, я в какой-то момент стал интересоваться самим жанром лекции как таковой. Сейчас, в эпоху бурного развития «интернетной» культуры, непосредственное общение с живым носителем знания потеряло своё обаяние и вес, и лекция на том же канале «Культура», даже в исполнении известного лица и знатока, обрела скучный и нудный характер, утратила свою жанровую особенность и привлекательность. А между тем в те давние времена, которые я вспоминаю, лекция была живым и удивительно привлекательным жанром общения, а не только сообщения (передачи) знания. И лектор, независимо от своих психофизических качеств, был сродни актеру, играющему какую-то серьезную роль в хорошем спектакле. Ведь и тому, и другому надо сказать и внушить некую мысль или истину, которая западет в сознание и останется в памяти, чтобы когда-то вспомниться и помочь человеку сделать доброе дело. Разница между лектором и актером, конечно, есть, и она достаточно серьезная, но скорее в форме, а не в содержании.

В том, как достаточно быстро я овладел приемами лекторского общения и искусства, особого секрета не было: «сработал» и помог опыт пребывания в комсомоле, а также врожденная коммуникабельность. Со временем сложилась и своя манера чтения лекции, ведения семинарских занятий. Какими-то нормами, правилами лекционного общения и поведения я, признаюсь, просто пренебрегал, позволяя себе, например, выходить за пределы кафедры (стола) и прогуливаться вдоль «сцены», тем самым отвлекая внимание слушателей от хода и логики мысли, каковую надлежало изложить и внедрить в их сознание. Но очень скоро убедился в том, что моя своевольная манера поведения не мешала студентам усваивать лекционный материал, а кому-то и нравилась: так произошло в Одессе, в Педагогическом институте, а потом и в Текстильном институте, в Москве. Здесь, на факультете прикладного искусства, я читал курс эстетики, и через какое-то время по просьбе самих студентов я посвящал десять-двенадцать минут в конце лекции рассказу о какой-то интересной встрече или прочитанной книге. Нечто вроде «вкладышей» познавательного и воспитательного характера в общий смысл и канву читаемого курса. Отдельные примеры таких «не лирических» отступлений я при случае еще вспомню и расскажу. Когда-то на лекциях профессора Д.Г. Элькина я понял – открыл для себя! – ту простую вещь, что лектор общается со студентами не только мыслью, словом, жестикуляцией, но и глазами, «зрением». Сам наблюдал, читая лекцию, в какой-то момент на лице студента или студентки появлялось мимически недоуменное выражение, вроде «знака вопроса» по поводу только что мною сказанного, и тогда я, сделав паузу, как бы возвращаясь чуть-чуть назад, повторял свою мысль, используя другой оборот, пример или аргумент, и видел, как недоумение на лице слушателя снималось, исчезало. Мне нравилось читать лекции, и своим вниманием и одобрением их студенты мне очень помогли стараться их совершенствовать, делать лучше, интереснее.