Это чувство-мысль заложена в самом симоновском стихотворении. Оно начинается словами: «Если дорог тебе твой дом…», перечисляя всё, что в этом доме кровно, близко и дорого каждому человеку, переживающему ужасы и беды наглого вторжения пришельца-чужака. Тут одной эмоцией и наказом «аз воздам» не обойдешься, предстоит осознать священное право хозяина дома покарать незваного пришельца не только за вторжение в дом, но и попранное человеческое достоинство. Тут уже не «око за око, зуб за зуб», а и чувство справедливого возмездия повелевает – убей его. Ибо не может быть иной кары для того, кто вторгся в родной тебе дом и от кого надо спасти близких тебе людей. Это тот случай, когда справедлива сама твоя решимость и жестокость. После Сталинграда, битвы на Курской дуге, а затем уничтожения врага на его собственной территории неизмеримо возросла значимость идеи собственной ответственности и правоты человека, вынужденного навязанными ему обстоятельствами убивать и быть жестоким. Эту мысль подсказал мне актёр БРТ (Бакинского рабочего театра), фамилию которого, увы, я уже не помню. Подсказку я воспринял и долго раздумывал, как выразить саму мысль о том, что и в ситуации смертельной опасности, когда на кону судьба страны и собственная жизнь, надо оставаться человеком в самом высоком смысле этого понятия. Судя по реакции тех, кто слушал меня в течение почти двух лет, мое понимание и прочтение стиха было воспринято и понято, и оно оказалось понятнее и убедительнее пафоса голой ненависти к врагу.

Понравилось, видимо, и жюри Всеукраинского смотра художественной самодеятельности в Киеве (я выступал от Николаевской области), присудившего мне высокую премию. Произошло это 18 февраля 1945 года, за десять дней до моего 16-летия: война еще шла, но Украина уже была полностью освобождена, и смотр происходил в разбомбленном немцами центре столицы, рядом с Крещатиком, чуть ли не в единственно уцелевшем здании театра им. Ивана Франко. В качестве материального подарка к премии получил шевиотовый отрез на костюм, который подарил отцу. Тогда я еще не понимал настоящей цены этой премии: её присудили за мое скромное выступление такие мастера искусства, члены жюри, как драматург Александр Корнейчук, поэтесса Ванда Василевская и Народная артистка СССР Наталия Ужвий.

Думаю, читатель поймет меня и эту мою радость, испытанную накануне совершеннолетия. Конечно, наградой был потрясен, даже не веря, что произошло это именно со мной. Но война войной, а жизнь продолжалась, переживания и страсти не остывали даже на голодный желудок. Впереди забрезжила мирная, послевоенная жизнь, полная неизвестности, и ясно было то, что надо завершить школу, получить аттестат зрелости, войти в мир взрослых людей и проблем. Мы, дети военных лет, взрослели тогда не по дням, а по часам, познавая и принимая жизнь такой, какой она реально складывалась. Да, жизнь не игрушка, а трудное дело, как понял это еще в детстве Лев Толстой, и нам, детям совсем другой эпохи, иной жизненной ситуации, пришлось иначе эту мысль-истину постигать и осваивать. Для меня конец войны и первые послевоенные годы были концом детства и отрочества, вхождением в неведомую пору юности, которую я встретил и ощутил по-своему. Например, еще не решив, как сделали многие другие, проблему кем быть, какую выбрать профессию, не говоря уже о том, каким быть, что еще сложнее. Это две стороны одной и той же ипостаси и проблемы, которую на выходе из детства решать приходится каждому, и дается она нелегко очень многим.

Чего человек хочет, что его влечет и к чему он устремлен – не сразу понятно и ему самому, и его близким и друзьям. Скажем, одноклассники, кто всерьез принимал мое увлечение плаванием, полагали, что прямая дорога мне – «в спортсмены» (кто-то при этом меня предупреждал: «Это, мол, не профессия»); другие, в том числе некоторые учителя, пророчили актерскую или чтецкую судьбу. Меня же не волновало ни то, ни другое, ни третье, и я на своей шкуре прочувствовал, как не просто решается проблема так называемой «профориентации». Дело тут не в одном лишь твоем «хотении» или «предрасположенности», и существует целый букет факторов и обстоятельств, с которыми приходится считаться и разбираться. Хорошо, если ты сам, без подсказки «со стороны», способен решить, куда идти, «на кого учиться» и чем в жизни вообще стоит заняться, чтобы потом вся жизнь не стала маетой, мукой мученической от неправильно выбранной профессии. Лично мне это далось не сразу, и я это запомнил, вспомнив много лет спустя, когда перед такой проблемой оказался Алёша, сын Киры и мой пасынок. Наблюдая и понимая его мучения, я ему посоветовал: «Не слушай меня, маму и бабушку, посоветуйся сам с собой, подумай и реши, чем бы тебе хотелось заниматься всю жизнь, притом с удовольствием ожидая понедельник, когда надо будет идти на работу после выходного дня». И он меня понял, сказав через день, что подумал и выбрал