Увы, голос я «сорвал», и это была первая настоящая драма, пережитая мною в жизни, уже в отрочестве. Хотя, кажется, всё понятно: идет война, при чем тут «голосовые связки», о них не думали ни родители, ни я, «не до жира, быть бы живу». В том, что касалось общения с искусством, родители были к нам, детям, очень внимательны. Скажем, мы с братом посещали оперные спектакли-утренники, и нам нравилась восточная мелодика и музыка. До сих пор не забыл, могу напеть мелодии из оперы «Шахсенем» Глиэра, почти безошибочно воспроизведу увертюру к «Кёр-Оглы» Узеира Гаджибекова, не говоря уже об «Аршин мал алане», мелодии которой после войны стали широко известны русскому слушателю благодаря Рашиду Бейбутову. Остались в памяти прекрасные оперные голоса солистов – Шевкет Мамедовой и Бюль-Бюль оглы. Музыку в нашей семье вообще любили: отец, проходя службу в армии, играл на флейте в воинском оркестре, и дома были ноты; мама хорошо пела, и по сей день помню её любимую «Иссушила меня моя зазнобушка, подколодная змея…», которую она напевала, стирая бельё. Братья мои, Борис, затем и Виталий, без посторонней помощи научились играть на баяне и модном тогда аккордеоне, и он же закончит позднее Одесскую консерваторию, станет певцом-солистом в знаменитом оркестре Анатолия Кролла.

Не посчастливилось мне стать певцом, что я остро переживал, было по-настоящему обидно и горько. Долго не мог забыть. От рождения я не завистливый, но, признаюсь, всю жизнь завидовал певцам, обладателям хорошего голоса: в детстве Лемешеву, потом Муслиму Магомаеву, в эти годы – Хворостовскому. Говорят, однажды пробудившееся творческое «эго» человека просто потерять нельзя, раньше или позже оно еще проявит себя как-то и в чем-то другом. Так, взамен утраченного голоса пришло новое чувство – увлечение поэзией, которую знал и любил, но теперь, на фоне жуткой прозы войны и потери певческого дара, интерес к поэзии усилился, получил мощный толчок. Люди, не забывшие те военные времена, согласятся со мной, что горести, страдания и героические деяния той эпохи породили великую поэзию и пробудили талант у многих поэтов. Не стану их называть и перечислять, их так много, что не хочется ненароком кого-то обидеть. Тех, кто оказался близок мне и повлиял непосредственно на меня, я назову чуть позже, когда зайдет речь о моих поэтических пристрастиях и встречах.

Первым назову не Владимира Маяковского, ставшего моим кумиром чуть позже, а Константина Симонова, автора прекрасных стихов военного времени, которому я обязан и благодарен за то, что именно он помог мне выйти из пережитого душевного кризиса, в связи с утратой «голоса». Его военные стихи нравились многим: брали за живое своей искренностью, редкой для той поры мужской лиричностью. Поэт говорил и писал о том, чем жили тогда все обычные, нормальные люди, умеющие воевать, страдать, любить, ждать, надеяться на лучшее будущее.

Лично меня его поэзия поразила полным совпадением и созвучием с тем, что и как хотелось бы сказать мне самому, и Симонов эти нужные всем слова находил, и они были поэтичными. Надо быть не просто хорошим поэтом, но и настоящим человеком-мужчиной, чтобы сказать любимой женщине такие простые и пронзительные слова: «Как я выжил, будем знать только мы с тобой. Просто ты умела ждать, как никто другой».

Из всех стихов Симонова того времени особенно тронуло и захватило меня «Убей его». Хотя война шла уже два года, мне захотелось читать в госпиталях выздоравливающим воинам именно это стихотворение. И вот почему. Вчитываясь в хорошо знакомые поэтические строки, я ощутил какое-то странное и смутное для меня чувство, необычное, и в первый раз – уже не подростка, а скорее вдруг повзрослевшего человека. Которого надо было убедить и уговорить убить