– Разрешите посмотреть!

– Нет-нет, я вам его сейчас сам прочту: «Как мне надоело смотреть на людей, читающих по утрам газеты в метро!» Это вы писали?

– Я не помню, возможно, и я.

– Да вы не волнуйтесь, никто вам об этом не напомнит. Вы же зачислены в штат Академии наук? Вот и работайте спокойно.

Через несколько дней в кабинете мужа раздался звонок:

– Алексей Иванович, добрый день! Это Николай Петрович. Хотел поинтересоваться, как ваши дела, вы уже приступили к работе? Я вот что хотел вам сказать: вы ведь будете встречаться с разными людьми, разговаривать с ними. Может, что-то услышите, что могло бы нас заинтересовать. Звоните, пожалуйста, в любое время. Вы меня понимаете?

– Николай Петрович, простите, но я не понял вас. Что я должен услышать и с кем разговаривать? Я вообще-то не люблю ни с кем разговаривать.

Больше подобных звонков, слава Богу, не было, но без «опеки» нас не оставляли. Последний раз это была семейная пара: Григорий и Ангелина. Они приходили на все наши праздники и активно проявляли свою любовь к нам. Не хотелось бы никого подозревать, но уж очень их любовь была нарочитой. К тому же настораживало пристрастное внимание Григория к нашим книжным полкам: он так внимательно изучал их, будто надеялся обнаружить среди книг запрещенную литературу. Но, кроме перепечатанных на машинке стихов Ахматовой, Гумилева, Пастернака и Цветаевой, которые нам удавалось найти в советских журналах и которые никогда не ускользали от пристального взгляда Григория, у нас не было ничего крамольного. Все это не могло не вызывать подозрения, тем более что Григорий не был явным любителем стихов. Но нам это подозрение было неприятно, и мы всячески старались оправдать его друг перед другом.

Но, как известно, все тайное становится явным. Первое доказательство того, что наши опасения ненапрасны, появилось у нас, когда Григорий в очередной раз пришел к нам в гости. Когда мне понадобилось выйти зачем-то в коридор, я неожиданно столкнулась там с Григорием: он опустил руку в висевшую на дверной ручке сумку моей подруги Кати.

– Ты что делаешь? – опешила я.

– Там книжка, – промямлил Григорий.

– Но это Катина сумка!

Григорию нечего было сказать в свое оправдание, ему оставалось только вернуться в комнату к гостям. Дело близилось к развязке, и в следующий день рождения мы вновь сидели за столом, за которым были и наши «друзья». Незаметно все переместились на кухню, а Григорий задержался, и, когда он вошел, мы, до этого оживленно разговаривавшие, неожиданно для себя почему-то замолчали. Вот тут-то он наконец и выдал себя:

– Вы почему замолчали? Вы думаете, я стукач?

Это был последний визит наших «друзей». Больше мы не встречались и не созванивались. А лет через пять, когда мне надо было договориться о встрече с Окуджавой, я, зная, что наш телефон прослушивается, позвонила ему из будки, назвав себя по имени. Через полчаса в нашей квартире раздался звонок. Муж поднял трубку и с удивлением услышал Ангелинин голос (понятно, что если наши разговоры прослушивали, то разговоры Булата Шалвовича тем более):

– Здравствуй, Алеша. Светлана дома?

– Нет, она ушла.

– А куда?

– Понятия не имею.

– А когда она придет?

– Не знаю.

– Как? Ты не знаешь, где твоя жена и когда она придет?

– Да, Ангелина, я не знаю ни где моя жена, ни когда она придет.

– Как это ты не знаешь?

– Ангелина, что ты пытаешь меня? Сказал, не знаю, значит, не знаю!

Так и не удалось узнать Ангелине, какая Светлана звонила Булату Окуджаве.

Да, в интересное время призвал нас Господь. Тогда многие талантливые люди писали в стол, работая сторожами и дворниками. Редко кому удавалось пробиться через заслон партийной цензуры. Но мой муж смог бы стать известным ученым, используя свой талант. Его работы по гностицизму и манихейству вполне устраивали советскую власть. Правда, одного ему все-таки не хватало: для успешного продвижения по службе желательно было вступить в партию. Поэтому муж долго находился на должности младшего научного сотрудника. И это несмотря на то, что он дружил с директором института Анатолием Петровичем Новосельцевым, уникальным человеком, знающим более двадцати языков. Однажды, когда Анатолий Петрович был у нас в гостях, муж то ли в шутку, то ли всерьез спросил у него: